Пока же чешское национальное возрождение не представляло опасности для Габсбургов. Несмотря на приверженность части местной интеллигенции прорусским панславистским теориям, главным идейным течением среди образованных

чехов был австрославизм, подчеркивавший благотворность и необходимость существования австрийской монархии для свободного развития западных и южных славян. В наднациональном характере государства Габсбургов многие чехи видели защиту как от великогерманских притязаний немецких националистов, так и от возможного русского господства. Как писал известный чешский публицист того времени К.Гавличек-Боровский, «австрийская монархия есть лучшая гарантия сохранения нашего... народа, и чем сильнее будет Австрийская империя, тем прочнее будет его положение» (Ceskj libera-lismus, 78).

В то же время сам факт существования королевства Богемия и маркграфства Моравия как государственно-административных единиц, воплощавших определенную историческую традицию, создавал почву для стремления чешских политиков к большей автономии их края. Поскольку определенная часть городской интеллигенции и буржуазии, как чешской, так и немецкой, к концу 40-х гг. XIX в. была привержена либеральным принципам, соединение либерализма, стремления к региональной автономии и первых ростков чешского национализма привело к тому, что Богемия, в первую очередь Прага, тоже участвовала в событиях 1848 г., хотя здесь они не приобрели такого размаха, как в Вене и тем более в Венгрии.

Поляки. В предыдущей главе уже говорилось о «галицийской резне» — кровавом восстании 1846 г., когда руками крестьян австрийским властям удалось привести к повиновению местную польскую шляхту, выступившую под националистическими лозунгами. Тогда же было покончено с Краковской республикой — крошечным осколком Польши, существовавшим 30 лет под совместным протекторатом Австрии, Пруссии и России. Тем не менее в целом поляки, несмотря на ярко выраженное стремление к восстановлению национально-государственной независимости, на протяжении всего XIX в. доставляли Габсбургам гораздо меньше хлопот, чем венгры.

Секрет относительной лояльности поляков заключался в том, что австрийский режим был по отношению к их культуре и традициям куда более либеральным, нежели русский или прусский. Поляки, в первую очередь местная шляхта, составляли элиту Галиции, которая после компромисса 1867 г. стала административной единицей, пользовавшейся в рамках Австро-Венгрии довольно широкой автономией. Делопроизводство здесь велось на польском языке (за исключением переписки местных властей с центральными органами или учреждениями других провинций), существовали польские школы, университеты, театры и т. д. Еще в 40-е гг. многие поляки рассматривали Галицию как возможный плацдарм, откуда в будущем начнется восстановление исторической Польши. Пока же следовало сотрудничать с Веной — и это сотрудничество, особенно во второй половине XIX в., приобрело столь активный характер, что многие историки называют поляков третьим привилегированным народом Австро-Венгрии после немцев и венгров.

Не стоит забывать и о том, что Галиция была одной из наиболее экономически отсталых областей империи, ее бедной аграрной окраиной. Кроме Кракова и Львова (Лемберга), здесь не было крупных городов — главных «рассадников» либерализма в эпоху, предшествовавшую революции 1848 г. Тем не менее и поляки не остались в стороне от революционных событий: в июне 1848 г. галицийская делегация присутствовала на заседаниях проходившего в Праге всеславянского съезда, а позднее небольшие польские подразделения участвовали в сражениях в Венгрии на стороне революционных войск.

Южные славяне. В середине XIX в. в Австрийской империи жило больше сербов, чем в самой Сербии — автономном княжестве, находившемся под сюзеренитетом турецкого султана. С административной точки зрения часть из них была подданными Венгерского королевства, другая часть жила в Австрии, третья — служила императору в рядах гренцеров, крестьян-солдат, которые обитали на границе с Турцией и подчинялись непосредственно австрийскому военному ведомству. Сербы располагали религиозно-культурной, но не административно-политической автономией, и по мере того как в Венгрии, где жило большинство сербских подданных

императора, набирали силу националистические тенденции, все больше сербов склонялось к подчеркнуто лояльной Вене, которую они рассматривали как защитницу от мадьяризации.

В то же время рост национального самосознания заставлял многих австрийских сербов с надеждой смотреть на Сербское княжество и Россию, с помощью которой они надеялись добиться создания своего, полностью независимого национального государства. Подобные настроения усиливались и по другую сторону границы. Сербы в Австрии, писал один белградский студент в 1848 г. своему другу, «хотят того же, что и мы. Чего? Основания Сербского королевства, восстановления [средневековой] Великой Сербии». Великосербский национализм и прорусский панславизм противоречили интересам Австрии — и как многонациональной империи, и как державы, для которой соперничество с Россией на Балканах приобретало все большее значение.

Гораздо более лояльными, чем сербы, Вене представлялись хорваты, которых с Габсбургами объединяла как католическая религия, так и конфликт с венгерскими националистами. Впрочем, этот конфликт окончательно оформился уже в ходе революции 1848—1849 гг., ранее же идейно-политический спектр хорватского общества был чрезвычайно пестрым. Хорваты находились на стадии формирования национальной культуры (литературный вариант сербохорватского языка с латинской письменностью сложился лишь к середине XIX в. благодаря трудам хорватского просветителя Л. Гая), о государственно-политической «оболочке» которой представители национальной интеллигенции имели неодинаковые представления. Кроме того, для хорватов, так же как и для чехов (и Даже в большей степени, ибо, в отличие от Богемии и Моравии, в Хорватии существовала национальная аристократия), был характерен «конфликт между историческим национализмом дворянства и нарастающим буржуазным национализмом» (Капп, I, 60).

Определенное распространение в Хорватии накануне революции получили идеи иллиризма, пропагандисты которого надеялись

на создание Иллирийского королевства под властью Габсбургов, в которое вошли бы Хорватия, Славония и Далмация. Позднее на смену иллиризму пришел югославизм, среди сторонников которого выделялся хорватский епископ И. Штроссмайер. Оба эти течения подчеркивали этническое родство хорватов с сербами и стремились к объединению южнославянских народов в рамках одного государственного образования. Однако культурно-религиозные различия между сербами и хорватами, их неодинаковая внешнеполитическая ориентация и ряд других факторов противодействовали такому объединению.

Третий южнославянский народ Австрийской империи, словенцы, пользовался репутацией наиболее германизированного славянского этноса. В описываемый период у словенцев еще не наблюдалось сколько-нибудь заметного подъема националистических настроений, и в подавляющем большинстве своем они были вполне лояльными (и довольно зажиточными) подданными австрийского императора.

Другие народы. Пробуждение национальных чувств было в середине XIX в. характерно и для румын, словаков, галицийских украинцев (русинов). Однако его признаки проявлялись у них куда слабее, чем у других народов Австрийской империи. Это объяснялось главным образом экономической и культурной отсталостью восточных и юго-восточных окраин империи, где жило большинство румынского, словацкого и украинского населения, а также отсутствием у этих народов традиций государственности.