— Мой повелитель! Как ты нам и велел, мы неусыпно следим за ними, — отвечая на вопрос императора, поспешил доложить Го Бэй. — Пока ничего подозрительного мои люди не заметили.

— Как живется пленным? Нуждаются ли они в чем-нибудь? — спросил Шэн-цзу.

— Мой повелитель! Они ни на что не жалуются. Как ты и велел, мы занимаемся не только выучкой воинов Русской роты, но и заботимся об их семьях, — взмолился, упав на колени перед императором, Первый его советник и министр Военной палаты Чжэн Ци.

— Похвально! — кивнул головой Шэн-цзу. — Только своим хорошим отношением мы может заставить пленных полюбить новую родину… — Он сделал паузу и внимательно посмотрел на своего Первого советника. Столь высокий пост тот получил недавно, а до этого являлся удачливым полководцем, еще при отце молодого императора прославившимся смелостью и решительностью. Именно Чжэн Ци удалось подавить сопротивление самых непокорных провинций Поднебесной, и именно он готовился идти воевать с Джунгарией, вместе с императором вынашивая планы захвата русских восточных земель. — Вот скажи, Чжэн Ци, готовы ли русские рабы ответить благодарностью на нашу заботу?.. — обратился он к Первому советнику.

— О, повелитель! Мой ум ничто по сравнению с твоим, и потому я не всегда могу понять, о чем ты изволишь говорить, — со всей солдатской прямотой, но не забывая польстить императору, заявил Чжэн Ци.

Этого человека Шэн-цзу уважал, отдавая дань многим его качествам, и верховного правителя даже не раздражало его однозначное тугодумство.

— Я говорю о преданности воинов Русской роты моей короне, — пояснил он. — Станут они воевать со своими соплеменниками или тотчас предадут нас?

Такой вопрос поставил Первого советника в тупик.

— С Джунгарией они точно станут воевать, — ответил мужчина. — Вот пойдут ли они против русского хана?.. — Он пожал плечами. — Я знаю этот слишком гордый народ. У русских людей есть свой Бог, которому они редко изменяют… Хотя время лечит. Быть может, пройдут годы, и они забудут о своих корнях?

— Будем надеяться, — согласно кивнул император. — Сделайте все, чтобы из них вышли преданные мне воины. Для благой цели не жалейте ни денег, ни посулов — ничего! — Он сделал паузу и вдруг произнес: — Довольно… Чжоу Шань! — обратился он к только что вернувшемуся из Москвы посланнику. — Чем ты порадуешь своего повелителя?.. Давай, докладывай, как прошли переговоры.

Чжоу Шань и пятеро сопровождавших его в походе чиновников тут же предстали перед императором.

— Мой повелитель! — стоя на коленях, начал Чжоу Шань. — Долгой была моя дорога, но краткой будет речь…

— Говори! Не затягивай! — нервно приказал Шэн-цзу.

Посланник как-то по-щенячьи кротко вздохнул:

— Наверное, я вызову твой гнев, о, божественный, но и на этот раз белый император не сказал мне ничего определенного. Может, его письмо скажет тебе больше?

— Так давай его! — потребовал Шэн-цзу.

Тут же один из слуг выхватил из рук Чжоу Шаня запечатанный свиток и передал его императору.

Как и предыдущие письма Алексея Михайловича, это послание составили на латинском, поэтому пришлось прибегнуть к помощи переводчика. Тот долго читал письмо, стараясь в точности перевести каждую фразу, каждое слово, и чем дольше он читал, тем мрачнее становилось лицо императора. На подобные изменения обратили внимание и чиновники, потому уже мысленно готовились к буре. Так случалось всякий раз, когда Шэн-цзу получал дурные вести.

— Проклятье! — когда переводчик дочитал послание, восклицание невольно вырвалось из груди императора. — Проклятье! — повторил он и топнул ногой. — До каких пор русский варвар будет так надо мной издеваться? Ну же, скажите мне! — обратился он к чиновникам, но те лишь молчали, опустив головы. — Вы тоже хороши! — бросил он гневный взгляд на Чжоу Шаня и его помощников. — Чем вы там занимались в Москве? Поди, только пили русскую водку да охотились на лис? Я-то что велел вам делать?..

Император, казалось, обозлился на весь белый свет, но больше всего — на русского хана и своих посланников, которые, по сути, впустую съездили в Москву. Да, была при них царская грамота, но в ней не содержалось ничего конкретного. «Мы, царь Алексей Михайлович, самодержец всея земли Русской, Великий князь Литовский и Новгородский, шлем тебе, великому богдойскому хану, свои теплые слова и услаждаем слух твой клятвою в вечной братской дружбе и любви…»

Хитер русский правитель, почти как степной лис. Бежит рукою по бумаге, запутывая мысли. Говорит, дальше Нерчинска людей своих не посылал, дескать, все беглый да гулящий народец, который живет по своим неписаным законам. Откуда тогда у этих людей пушки, ружья, порох? Царь говорит, они их у торговых людей покупают. Только ведь лазутчики совсем другое докладывают: обозы с оружием и продовольствием прибывают из Якутска и Нерчинска. Выходит, государевы воеводы им их отправляют. Взамен «гулящий народец» везет лишь мягкую рухлядь, собранную с людей, которые облагаются данью, то есть с тех, кто раньше платил ему, верховному правителю. Где подобное видано?..

Нет, посланники не оправдали высокого доверия своего императора. Чем же они тогда там занимались, если не смогли убедить белого царя — чахсен-хана, чтобы он ушел с Амура? — откровенно негодовал Шэн-цзу. Он даже приготовился приказать своим палачам вырвать у посланников языки и ослепить их, так как считал, язык не нужен тем, кто не умеет им владеть, глаза же — слепым. Империя оказалась в тяжелейшем состоянии после прихода русских на Амур, и правитель прекрасно понимал всю сложность своего теперешнего положения.

Император сидел на мягких подушках под сенью шелкового балдахина и все думал, как ему поступить с бездарными посланниками, стоявшими пред ним на коленях, боясь даже поднять глаза. В результате он встал и, одарив провинившихся презрительным взглядом, зашагал в сторону своих покоев — горделивый, божественный и злой.

— Я ваш бог, а вы не боитесь гневить меня! Что же вы за подданные? — бросил он, не глядя на послов.

Иных подданных у императора не было, поэтому приходилось мириться с настоящим.

— Прости, о, великий император, своих недостойных рабов! — неслось ему вслед. Так молили о пощаде посланники азиатского правителя.

2

Ян Лун, которого тут же переименовали в Ваньку, быстро освоился у русских. Он мог взяться за любую работу, лишь бы пригодиться. Вместе с монахами азиат занимался по хозяйству, возился в огороде, молол зерно на монастырской мельнице и даже освоил гончарное дело. Старец долго присматривался к молодому человеку, прежде чем завести с ним разговор. Зная множество языков, тому не составило особого труда вскоре заговорить и по-русски, хотя данный язык Ян Лун называл «коварным» за его мудреную грамматику.

— Говорят, ты до языков охоч? — пригласив как-то ханьца к вечерней трапезе и усадив за стол, спросил его Гермоген.

Вокруг них суетились два монаха, подавая на стол еду и настраивая самовар.