А в городе, который только что покинула княжеская чета, тоже веселились, как могли. Флотские офицеры – в Адмиральском доме, матросы и солдаты – на плацу крепости, где им были накрыты столы, купцы – в Греческих торговых рядах, а простой люд – прямо на улицах, за накрытыми по этому случаю столами. Хлеба и зрелищ хватило на всех.

Но ничего этого не было – ни церкви, ни венчания, ни свадебного путешествия, ни гостей… Была лишь пыльная лента дороги, ведущей из Ясс в Николаев, и предсмертное письмо Потемкина к императрице Екатерине.

«Матушка, всемилостивейшая государыня! Нет сил более переносить мои мучения; одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти в Николаев. Не знаю, что будет со мною…» Этот абзац из предсмертного письма Потемкина графиня Потоцкая знала наизусть. И именно он прервал ее счастливые грезы о несостоявшемся прошлом. Исчез дворец на холме, растаяла Спасская пристань, она не ощущала более в своей маленькой ручке богатырской длани Григория. Ей привиделся умирающий князь, пыльная, знойная степь между Яссами и Николаевом, их карета и секретарь Попов, которому Потемкин диктовал это предсмертное письмо, обращенное к Екатерине.

Попов разрыдался, как ребенок. Перо выпало из его дрожащих пальцев. София, стараясь не выдать тяжелой, каменной тоски, охватившей все ее существо, взяла перо и каллиграфическим, писарским почерком вывела «Верный и благодарный подданый…». «Не надо, Софьюшка, я сам», – попросил князь и приписал: «…я для спасения уезжаю…» Но спасения не было и не могло быть.

Проехав верст тридцать, они остановились на ночлег в молдавской деревне Пунешты. Там князю стало немного лучше, жар постепенно спадал. «Я верю, Гришенька, ты поправишься…», – шептала ему София. «Как же я могу оставить тебя и его, нашего Николеньку?» – говорил Григорий, нежно поглаживая округлившийся живот любимой. «Почему ты уверен, что это будет сын?» – с улыбкой спрашивала она. «Поверь мне, душа моя, я уж знаю…», – шептал Потемкин.

Ночью князю стало хуже, возобновился жар. Доктора Тиман и Санковский, сопровождавшие Потемкина в его последнем путешествии, видели признаки конвульсий. Однако утром светлейший приказал тронуться в путь. Проехали верст с десять, и тут больной попросил, чтобы его вынесли из кареты и опустили на землю. Расстелили ковер, София положила под голову князю кожаную подушку.

«Сядь сама, положи подушку себе на колени, мне так легче будет», – попросил ее Григорий. Она заплакала. «Не плачь, душа моя, – прошептал князь, – ты что, хоронить меня собралась? Отдохнем и поедем далее. А в Николаеве я непременно поправлюсь. Сия земля для меня целительна…»

Доктор Санковский подал князю икону, у которой тот всегда, в трудные минуты, просил помощи. Князь поцеловал образ и закрыл глаза. «Боже мой, Господи, – шептала София, – яви волю свою, помоги Грише…» Через несколько минут, за которые, казалось, прошли годы, Потемкин открыл глаза и попытался улыбнуться.

«Что притихли, будто хоронить меня собираетесь? – спросил он у попутчиков – Михаила Леонтьевича Фалеева, Антона Головатого, секретаря Попова и Сашеньки Браницкой. – Вы еще на нашей с Софьюшкой свадьбе погуляете, венцы над нами держать будете и первенца нашего, Николеньку, окрестите. Или откажетесь?»

«Как же я могу отказаться, дядюшка милый?!» – Сашенька Браницкая рухнула в ноги князю, обняла его колени, судорожно, отчаянно зарыдала. «Она его любит, – подумала София, – и совсем не родственной любовью. Так плачет женщина, теряющая самого дорогого на свете человека… Бедная! У меня остается сын, а у нее – никого».

«С превеликой радостью, батюшка – и венец держать буду, и крестным отцом за счастье почту стать!» – Михаил Леонтьевич Фалеев один не потерял присутствия духа и старался говорить спокойно. Князь ответил ему благодарным кивком.

«А ну тише, бабы! – прикрикнул Головатый на рыдающих женщин, – нечего Грицька Нечесу заживо хоронить!» Сашенька испуганно смолкла. Князя внесли обратно в экипаж, и путешествие продолжилось.

Ночью Потемкину стало хуже, начались судороги. Третий врач, француз Массот, присланный петербургским двором, и, как потом узнала София, тайный агент Платона Зубова, втайне от Тимана и Санковского, дал князю какое-то лекарство. Утром Потемкин действительно приказал поскорее ехать, но потом потребовал остановки и попросился на воздух. Александра снова расстелила ковер, София положила под голову Григорию кожаную подушку. Доктор Санковский подал князю образ. Григорий Александрович поцеловал икону, закрыл глаза и… скончался.

«Гриша, Гриша, куда же ты уходишь?» – вопила София, целуя похолодевшие губы князя. Сашенька плакала, уткнувшись в мундир Фалеева. Добрейший Михаил Леонтьевич то и дело шептал: «Вот тебе и свадьба… Вот тебе и крестины…»

Оглянувшись вокруг, София поймала растерянный, с тенью вины и раскаяния взгляд доктора Массота. И что-то в этом взгляде насторожило ее. Она снова пристально взглянула в глаза французу. Тот отвел взгляд. «Отравитель! Тебя прислал Платон Зубов!» – что было сил, закричала София и бросилась на доктора. Её оттащили. «Не треба цього робити, рідна, – увещевал ее Головатый, – Гриця вже не повернеш, ти про дитину його подумай…»

О ребенке Софии и Потемкина позаботилась Гетерия. Малышу нельзя было оставаться в России – под надзором братьев Зубовых и императрицы Екатерины, во всем доверявшей новому фавориту. София отдала Николеньку Константину Ригасу – еле живая от слез и отчаяния. Роды были тяжелыми – потерявшая любимого человека женщина едва не умерла. Если бы не оказавшийся рядом Ригас, Софию и малыша ждала бы смерть.

– Возьми его с собой, на землю Эллады! – просила Ригаса София, прижимая горячие ладони к уставшим плакать глазам. – Верю, ты сохранишь его для меня, как когда-то спас нас с матерью друг отца – Георгий.

– А ты, София? – говорил Ригас, принимая из ее рук ребенка. – Настало время тебе ехать с нами. Что тебе еще делать здесь?

– Я должна позаботиться о прахе Григория, – ответила Ригасу София. – И о его памяти. Потом я приеду к вам.

София и Константин стояли на пристани несостоявшейся византийской столицы – Николаева. Ригаса ожидал корабль и дорога к Константинополю, а потом – возвращение в повстанческий лагерь в горах Пелопоннеса.

Ребенка он собирался оставить на острове Хиос, у своих родных. Они смотрели на великие реки Буг и Ингул и, казалось, видели, как тонет в этих водах византийская мечта.

– Я останусь в России, – шептала София, обнимая Константина и Николеньку. – Ненадолго. Ждите меня, и я вернусь к вам. Вернусь на остров Хиос, который покинула однажды.

Потом она долго смотрела на исчезавший в синеве моря и неба парус. Смотрела, пока не заболели уставшие плакать глаза. Но вернуться на остров Хиос София так и не смогла. Вскоре после гибели Потемкина Екатерина силой выдала былую соперницу за коронного гетмана, графа Потоцкого. Платону Зубову и графу Витту Потоцкий отдал за Софию два миллиона польских злотых…

Императрица Екатерина всего на пять лет пережила человека, которого сначала страстно любила, а потом не менее страстно ненавидела. Говорят, она оплакивала «великолепного князя Тавриды», а слезы эти утирал отравивший князя красавец Платон Зубов. Смерть Потемкина перелистнула лучшие страницы екатерининского царствования, вступавшего в свои неизбежные сумерки…