Поначалу князь даже хотел назвать новый город Софиополем, но София отговорила его от этой опасной затеи: она предчувствовала гнев императрицы Екатерины и не хотела подвергать опасности Григория. Графиня Витт уговорила Потемкина дать городу имя святого, который незримо помогал им на торных дорогах прошлого, – Николая Чудотворца, покровителя всех, кто блуждает по миру, надеясь однажды вернуться домой или обрести родину. К тому же 6 декабря 1789 года, в день святого Николая Мирликийского, пала под натиском русской армии крепость Озю, и день этот, кровавый и победоносный, навсегда запечатлелся в памяти Софии и князя.

Правая рука Потемкина, добрейший Михаил Леонтьевич Фалеев, заложил в месте слияния Буга и Ингула Усть-Ингульскую верфь, с которой скоро уже должен был отплыть в свое первое земное плавание 44-пушечный фрегат «Святой Николай». К западу от верфи росли гражданские поселения, к северу – военные.

– Здесь, на этих холмах, мы возведем нашу столицу, – рассказывал Софии Потемкин, любуясь закатным солнцем, уходившим вдаль, за великие скифские реки, – второй Константинополь, в силе и славе. Две великие реки наших предков омывают эти холмы – они станут достойной оправой городу. Когда-то здесь жили эллины, здесь – и в древнем Борисфене. Но мы не станем тревожить великие руины. Новый город заложим мы рядом с Борисфеном и крепостью Озю, над которой ныне развевается русский флаг.

– Каким покоем веет от этих рек! – восклицала София, и ее слова уносил вдаль, по скифским и эллинским просторам, ветер. – Неужто здесь, на этой земле, как и в Борисфене, жили мои братья – эллины?

– Я полагаю, Софьюшка, что Греция стала их второй родиной, а поначалу они селились на этих берегах, – крепко обнимая Софию, рассказывал князь. – И именно отсюда они уплыли однажды. Потому-то я и решил возвести здесь город… Здесь – на месте первой Эллады – в честь Эллады второй – и в дар наследнице Палеологов.

– Ты должен заложить храм, – воскликнула гречанка, – храм, в котором мы обвенчаемся однажды!

– Я заложу храм, Софьюшка. – пообещал ей князь. – Храм в честь Григория Великие Армении. Но венчанию нашему есть преграда… Я отдал тебе душу, но руки предложить не могу.

– Ты венчался… – внезапная горькая догадка омрачила лицо Софии. Она вспомнила все, что говорили о Григории – о его былой любви к Екатерине и тайном браке с императрицей. И еще о девочке – Елизавете Темкиной – к которой Потемкин испытывал почти отеческую нежность.

Григорий не был свободен – половина жизни, прожитой врозь, стояла за его плечами. Он не мог снять с пальца кольцо императрицы, как не мог отказаться от верности империи. Первый сановник России был и ее первым рабом.

– Ты венчался с государыней Екатериной… – грустно продолжила София. – Не мне тебя винить – мы встретились слишком поздно. Полжизни прошло до нашей встречи. А страницы наполовину прочитанной книги не перевернешь назад.

– Да, Софьюшка, – согласился с ней Потемкин. – Я слишком поздно встретил тебя. Станешь ли ты винить меня в этом?

– Мы склонили колени перед алтарем Борисфена, – тихо, но твердо сказала гречанка, – и этого мне довольно. Нас соединила судьба и граф Сен-Жермен. Где он теперь, этот странный человек, у которого столько имен и жизней?

– Я давно потерял его след, – ответил Потемкин. – Неужели наш друг Ракоци устал сплетать нити судеб?

– Ракоци еще вернется к нам, – убежденно сказала София, – он руководит Гетерией, а братья из Гетерии – по-прежнему наши друзья.

– Как Константин Ригас, – неожиданно ревниво и жестко напомнил Софии Потемкин, – как наш друг Константин Ригас… Ты все еще помнишь о нем?

– Я помню о нем, как помнят о своей юности, – удивленная этой неожиданной ревностью оправдывалась гречанка. – Я оставила Витта, а ты – по-прежнему муж Екатерины. Ты обвенчался с женщиной, но взял в жены империю.

– Развод с государыней невозможен, – ответил Потемкин, впервые со дня их встречи не смея взглянуть Софии в глаза, – это будет стоить мне жизни и чести. Я служу России, душа моя.

– Я не прошу у тебя такой жертвы, – напомнила ему гречанка, – но и ты не упрекай меня прошлым.

– Прошлое – это ветер над Бугом… – ответил ей князь. – Оно всегда с нами, как и будущее, которое мы носим в себе.

– Что же будет с нами, Григорий? – спросила графиня Витт, и ветер над Бугом словно эхо повторил ее слова.

– Мы будем строить город, Софьюшка. После всех дорог, потерь и заблуждений мы наконец-то обрели дом. Пойдем домой…

Потемкин подал гречанке руку, и они пошли по направлению к строящемуся городу – под глухой рокот великих рек скифов и эллинов, Ингула и Буга. Над излучиной рек плыл закат, и в его огне вставала из праха и пепла столица новой Византии.

В то самое время, когда Потемкин возводил в херсонских степях новый Константинополь, Екатерина снова собирала сведения о таинственном графе Сен-Жермене. Лето 1790 года выдалось жарким и душным, и государыне казалось, что зной держит ее за горло, невыносимо сжимает сердце. Она задыхалась во сне, просыпалась от горловых спазмов, просила принести ей воды, если спала одна, или плакала на груди у очередного молодого любовника, который не мог заменить ей Гришеньку.

Государыню тяготила даже не разлука с Потемкиным, а осознание того, что где-то там, в степях Новороссии, ее былой друг отчаянно, блаженно счастлив, и счастливой его сделала другая. Екатерина не могла даже слышать имени графини Витт и срывала свой гнев на племянницах Потемкина и, прежде всего, на Сашеньке Браницкой, по-прежнему влюбленной в блистательного дядюшку. Государыня перебирала в памяти былых любовниц князя, словно бусины на нитке тяжелых ночных размышлений, и решительно не могла понять, почему гречанка оказалась удачливее всех прежних пассий Потемкина.

– Что в ней такого, в этой графине Витт? – спрашивала Екатерина у Сашеньки Браницкой, мимолетно знакомой с Софией. – Или так красива она, что глаз не отведешь, или просто ловка, шельма?

– Говорят, она последняя из Палеологов… – вздыхая, отвечала Браницкая. Она сама ревновала дядюшку к Софии – и в этом чувстве они с императрицей были союзницами.

– Стало быть, наш князь решил с византийскими императорами породниться? – язвительно спрашивала Екатерина. – Российской империи ему мало…

Императрица не могла простить Потемкину и его измены их общим прожектам. Вместе они мечтали отвоевать для России Греческое море, и вот теперь, когда это море было отвоевано, князь возводил города в бессарабской степи, но не для Екатерины, а для своей гречанки.

– Солгал мне, стало быть, граф Сен-Жермен, – изводила себя Екатерина, – вся слава ей достанется, а не мне! Ей города в степи, ей, а не моему внуку Константину – корона Палеологов! Не удивлюсь, если Григорий готовит заговор против меня…

Императрица отчаянно искала виновных в торжестве греческой любовницы Потемкина и, наконец, обвинила во всем Сен-Жермена и его несбывшиеся предсказания. Она снова вызвала к себе начальника тайного сыска Шешковского и повелела первому кнутобою Российской империи собрать сведения о своем былом учителе. Теперь Екатерина не верила ни Потемкину, ни Сен-Жермену.