class="p1">– Все готово, – она устроилась рядом с Генриком, – заводите карету, господин Авербах… – виляя на выбоинах, форд устремился за поворот Юденгассе.

В кабинете раввина пахло воском, пряностями, крепкими сигаретами. Адель сидела на краешке уютного, обитого черной кожей кресла. Закинув ногу на ногу, девушка спустила на глаза вуаль:

– Нечего было бояться… – хмыкнула она, – никто не стал никуда звонить… – припарковавшись у дубовой двери, Генрик, недоуменно, сказал:

– Странно, здание выглядит, как жилой дом… – о венской синагоге Адель слышала от тети Марты, навещавшей Австрию с дядей Максимом:

– Они ездили в Линц, к мистеру Визенталю, – Адели стало неуютно, – они охотятся за беглыми нацистами… – она отогнала мысли о Вахиде. Адель знала, что, на самом деле, его зовут Вальтер Рауфф:

– Его нет, – уверила себя девушка, – и никогда не было. Он меня больше не побеспокоит, я забуду о случившемся. Я забыла, благодаря Генрику… – правое запястье больше не чесалось. Адель бросила взгляд на большие часы, с кукушкой:

– Синагогу возвели в начале девятнадцатого века. Тогда действовал закон, запрещавший возводить отдельно стоящие храмы, если они были не католические… – архитектор искусно встроил молитвенный зал, с балконом, внутрь обычного на вид жилого дома:

– Поэтому синагогу и не тронули нацисты, – грустно сказала Адель, нажимая на звонок, – они боялись, что огонь перекинется на соседние здания… – ожидая ответа, Генрик вздохнул:

– Здесь не осталось больше синагог, после войны и бомбежек. Но город восстановили, как Будапешт. Адель… – он пошарил по карманам, – а если нам откажут? У нас нет документов, дядю Эмиля оперируют, а если мы позвоним тете Марте, то никакой хупы не случится… – Адель подняла бровь:

– Это почему? Мы оба совершеннолетние. Инге и Сабина ни у кого не просили разрешения и мы не станем. Думаю, в общине не так много евреев, чтобы разводить бюрократию. С нами поговорят, вот и все… – из-за двери раздался надтреснутый голос:

– Иду, иду, имейте терпение… – как и предсказывал Генрик, они попали в синагогу к началу шахарита, утренней молитвы:

– Десять мужчин собралось, даже больше, – Адель прошлась по скрипящим половицам, – раввин дает нам двух свидетелей, синагогальное кольцо… – массивное кольцо, еле налезало на палец девушки:

– Тогда люди были ниже ростом, – весело сказал раввин, – перстень вернулся в общину… – незадолго до начала войны ценности из венской синагоги вывезли в Прагу, где нацисты собирались создать музей уничтоженного народа:

Склонившись над простым листом бумаги, раввин выписывал ивритские буквы:

– Но у нацистов ничего не получилось. Наш народ жив и будет жить…

Глава общины встретил их, надев тфилин, для молитвы. Адель заметила на левой руке пожилого человека синеватый номер. Девушка, разумеется, ничего не спросила:

– На фото он еще средних лет… – раввина сняли в окружении учеников еврейской школы, – до войны он знал дядю Авраама. Он упомянул, что его отправили в крепость Терезин, а больше он ничего не говорил… – услышав, что доктор Судаков застрял в Будапеште, раввин покачал головой:

– Я его хорошо помню. Он откуда угодно вырвется, чтобы добраться до Израиля… – раввин приложил к бумаге промокашку:

– Ваша хупа у нас не первая. После войны много выживших женилось. Они хотели… – оборвав себя, раввин добавил:

– Они все в Америку подались. Но вы, наверное, поселитесь в Израиле… – выяснилось, что фрау Марта и господин Волков, как выражался раввин, тоже навещали синагогу:

– Они приходили с господином Визенталем… – он полюбовался ктубой, – сделали большое пожертвование, на нужды общины. Какие у нас нужды… – раввин помолчал, – в городе остались только старики, вроде меня. Мы живем на пепелище, так сказать… – Генрик, мрачно, отозвался:

– Это пока, уважаемый господин. Скоро Вена наполнится беженцами с востока. Мы первая ласточка… – раввин увел Генрика на молитву. Рассматривая себя в стекле книжного шкафа, Адель встрепенулась:

– Какая я дура! За суматохой, я забыла, куда мы приехали… – часы показывали восемь утра, день был праздничный, но Адель усмехнулась:

– Он поднимется с постели, когда узнает, что в городе Генрик Авербах. Тем более, он предлагал мне гастроли, когда приезжал в Лондон… – Адель вытащила с полки телефонную книгу:

– Надо дать благотворительный концерт, в пользу беженцев из Венгрии. Прессе такое понравится, а пресса всегда важна… – она, уверенно, подняла трубку старомодного аппарата:

– Вот и его номер… – девушка набрала цифры, – главный дирижер оперы будет рад меня услышать…

Едва она закончила разговор, как дверь скрипнула:

– Принесли талит… – зашептал Тупица, не входя в кабинет, – мне тебя нельзя видеть, но я хотел сказать, что я тебя люблю. Я скоро приду поднимать тебе фату. Раввин обещал дать нам бутылку кошерного вина, в честь свадьбы. Найдем открытый магазин, купим сыра с хлебом… – Адель простучала каблуками к двери:

– Кошерное вино не понадобится… – она коснулась руки Тупицы, – через час нас ждет к завтраку главный дирижер оперы… – Генрик присвистнул:

– Ты молодец, милая… – Адель вернулась в кресло:

– Мне положено сидеть, словно я на троне. Все закончилось, меня и Генрика ждет только успех… – блаженно закрыв глаза, девушка улыбнулась.

На цветном снимке, маленькая девочка, закинув черноволосую голову, восторженно следила за плывущими в небе, разноцветными шариками.

Меир, ласково, коснулся фото:

– Это мы на Кони-Айленде, летом. Ей тогда и двух лет не исполнилось. Волосы она взяла от Деборы… – Марта улыбнулась:

– Глаза у нее твои, даже на фото видно. Получается, Ирена у нас самая младшая. Хотя нет, двойняшки Эмиля ее ровесницы… – ей не хотелось думать, что Монах может не вернуться из Венгрии:

– Не устраивай панихиду, как сказал бы папа, – одернула себя Марта, – с его отъезда прошло всего два дня… – они с Меиром устроились в кафе, в зале прилета венского аэропорта. После объявления страной нейтралитета американцы вывели из Австрии военные базы:

– Наших баз здесь никогда и не было, – Марта затянулась сигаретой, – Джон взял билет на гражданский рейс. Монаха из Бельгии я тоже забирала на простом самолете… – Марта и сама бы полетела регулярными авиалиниями, но в тот день все билеты в Вену оказались раскупленными:

– Пришлось тратить деньги налогоплательщиков, – заметила она Меиру, – но я хотела прибыть в город, как можно быстрее… – полковник убрал фото дочери в портмоне:

– Я тоже не на военном рейсе летел. Прибыли мы быстро, но что толку… – он зашуршал газетой, – связи c Будапештом нет, даже по защищенным, посольским линиям. Монах может сейчас сидеть в подвале, на проспекте Андраши, в компании Эстер и Авраама… – Марта поправила отделанный каракулем воротник осеннего жакета, коричневого твида:

– Сомневаюсь. Эмиль не знает венгерского языка, но человек он осторожный. Остается только ждать весточки с востока… – патроны шумели, обсуждая сегодняшний футбольный матч, между венскими командами. Меир помешал кофе со сливками:

– Дерби, как говорят в Старом Свете… – он посмотрел в сторону:

– У Монаха тоже дети, а он отправился в Венгрию. Он поехал за женой, но там моя сестра, мой племянник, там Авраам… – Меир покинул квартиру в Нью-Йорке на рассвете, с портпледом и саквояжем. Поднявшись раньше, Дебора приготовила ему термос кофе и пакет с бутербродами. Меир запротестовал:

– В самолете кормят… – жена сунула в саквояж пару судков:

– Фаршированная рыба и кисло-сладкое мясо… – деловито сказала Дебора, – попросишь стюардов, тебе все разогреют. Полет длинный, у тебя пересадка, в Париже… – Меир усмехнулся:

– Я до Парижа все съем, любовь моя… – по паркету коридора застучали детские ножки. Она появилась в дверях кухни, маленькая, в ночной рубашечке, румяная после сна. Спутанные, черные волосы падали на серо-синие, большие глаза:

– Ирена бай-бай, – объявила девочка, – но папа туту… – она махнула ручкой. Меир подумал:

– Она и младенцем всегда чувствовала, когда я уезжал… – дочка росла спокойной девочкой. Дебора удивлялась:

– Хаим мальчик, а плакал гораздо больше нее. Ирена вообще не плачет… – едва научившись ходить, ковыляя за коляской в Центральном Парке, девочка упала, рассадив колено. Меир ожидал слез, но Ирена, посопев, поднялась на ноги. Он прижал дочку к себе: «Тебе не больно, милая?». Девочка недоуменно взглянула