обременять. Мама волнуется за меня… – Марта поднялась:

– Разумеется. Но сейчас, для тебя, все закончилось… – она поинтересовалась:

– Ты из госпиталя позвонила дирижеру, в шесть утра… – щеки Адели запылали краской, она не успела ответить. Дверь комнаты распахнулась, над кабинетом поплыл сладкий аромат роз:

– Вот и я, – услышали они веселый голос герцога, – как положено, с букетом. Марта, помоги Меиру, я сам поговорю с Аделью… – девушка приняла пышные, белые цветы.

Бронзовые волосы Марты исчезли в коридоре. Заперев дверь, Джон шагнул вперед:

– Адель, милая, прости меня. Я должен был прилететь в Вену раньше, найти тебя, в Будапеште, вывезти из страны… – он попытался обнять девушку. Положив букет на стол, Адель отстранилась, темные глаза похолодели:

– Не трогай меня, Джон, – тихо сказала девушка, – я вышла замуж, сегодня утром, под хупой… – он, недоумевающе, повторил: «Замуж?» Адель кивнула: «Да, за Генрика».

Длинные, немного искривленные пальцы пошевелили пинцетом, звякнул металл лотка. Марта, своим пинцетом, ловко приняла пулю. Она пользовалась антикварной, складной лупой, в черепаховой оправе. На янтарной рукоятке переливались серебряные буквы: «М.К». Женщина перехватила взгляд Гольдберга:

– Вещь последней миссис Марты, – объяснила она, – погибшей на «Титанике». В моем кабинете почти вся обстановка ее времен… – Гольдберг вскинул бровь:

– Последняя миссис Марта, это ты… – рассматривая пулю, она прислонилась к подоконнику:

– Я по привычке. Я еще жива… – тонкие губы улыбнулись, – и у меня Марты уже не будет… – она посмотрела в сторону:

– Крестница моя погибла, у меня детей не появится. Вся надежда на тебя и Цилу… – в зеленых глазах заиграла смешинка.

Утром послеоперационного дня Гольдберг вызвал в палату главного врача госпиталя:

– Моя жена пусть поправляется, – сварливо сказал Эмиль, – у нее ранение средней тяжести, а мне лежать незачем. Я видел свою историю болезни… – историю Монаху принесли на подносе с завтраком, – на войне такие царапины заживали на мне, как на собаке… – ранение было поверхностным, пуля чиркнула по лопатке, но шов отчаянно чесался. Гольдбергу, действительно, как собаке, хотелось потереться спиной о косяки:

– Блох гоняю, – весело сказал он Марте, – Гамен так делает, в начале осени, после летнего приволья… – главный врач пытался возразить, Эмиль помахал пенсне:

– Вы меня не остановите. Во-первых, мне надо позвонить домой, а во-вторых, я ожидаю визитеров… – дома все было в порядке. Усадив Цилу на подушки, стараясь не тревожить повязку на пояснице, он держал трубку рядом с ухом жены. Лаял Гамен, лепетали двойняшки. Тиква и Маргарита кричали, перебивая друг друга:

– У нас все хорошо, хорошо! Не волнуйтесь, девочки сыты, Виллем накормлен… – Маргарита завладела телефоном:

– Дядя Эмиль, – деловито сказала девушка, – меня отпустили из университета, на несколько дней, по семейным обстоятельствам. Учебники я взяла, не беспокойтесь… – она кашлянула в трубку:

– Джо предлагал приехать, но я сказала, что мы сами справимся. Дядя Мишель велел передать, что он тоже приедет, если понадобится… – Монах не сомневался, что Маляр, как он думал о месье бароне, заступит на семейную вахту:

– Хорошо, что он рядом, до Парижа всего ночь пути… – пришло в голову Эмилю, – если бы со мной что-то случилось, он бы помог Циле. Лауре, после пережитого, не хочется показываться на публике, даже семье… – он напомнил себе, что больше ничего не случится:

– Пулю Цилы хирурги вынули, и обещали, что через пару недель она встанет на ноги… – уговорив главного врача, обзаведясь костылем, Эмиль добрался до рентгеновского кабинета. Он считал себя обязанным взглянуть на снимки Цилы:

– Выстрел задел тазовую кость… – сказал ему хирург, оперировавший жену, – вы сами видите траекторию движения пули. Есть небольшая царапина… – указка уперлась в очертания кости, – однако риска жировой эмболии практически не существует. Покой, ограничение движений, и у фрау Цилы все будет хорошо… – Эмиль сам ухаживал за женой, не доверяя медицинским сестрам:

– С такими ранами надо вести себя осторожно, – объяснил он Марте, – при травмах костей могут случиться серьезные осложнения… – после разговора с Мон-Сен-Мартеном Цила, с аппетитом, съела чашку бульона. Эмиль напоил ее кофе, со сливками:

– Теперь спи, – он поцеловал высокий лоб, – жара у тебя нет, все идет отлично. Последние два дня ты держалась только на воле к жизни… – он потерся небритой щекой о ее щеку, – сейчас все закончилось, тебе надо отдыхать… – Цила слабо улыбнулась:

– Девочки ждут подарков, милый… – двойняшки кричали что-то о куклах. Эмиль уверил ее:

– С пустыми руками мы отсюда не уедем, любовь моя. Что ты мне рассказала, насчет перестрелки у купальни, я передам Марте… – передавать, в общем, было нечего. Марта, внимательно, изучила пулю:

– Русская. Но венгры тоже пользуются русским оружием. Значит, Цила, как и Генрик с Аделью, ничего не видела… – Монах развел руками:

– Они стояли спиной к посту войск госбезопасности, когда венгры, ни с того, ни с сего, начали стрелять. Непонятно, зачем они это сделали, если они успели конфисковать все документы. Цила видела, краем глаза, что-то рыжее. Наверное, палые листья, на дороге… – Марта потерла острый подбородок:

– Наверное… – она взглянула на золотые часики:

– Меир с Джоном разбираются с машиной. Если сегодня, до вечера, Эстер не появится, мы двинемся на восток. Эмиль на ногах, ему можно доверить детей… – Адель, с Генриком, поселились в отеле «Захер». Клара хотела прилететь в Вену. Марта успокоила ее:

– Совершенно незачем. Адель в порядке, она репетирует выступление, на концерте. На следующей неделе встретишь ее в Лондоне… – Марта бросила обратно в лоток:

– Джон какой-то странный. Если у него и было что-то, с Аделью, то, кажется, все закончилось…

Со вчерашнего дня в светло-голубых глазах кузена поселилась явственная тоска:

– Или он беспокоится насчет Ционы… – Марта скрыла вздох, – но Циона ничего не знала. Лучше бы он озаботился сведениями, поступающими к Филби… – любые сомнения Марты, насчет Филби, немедленно пресекались и герцогом и их общим начальством, новым директором секретных служб, сэром Ричардом Уайтом:

– Хотя он, кажется, поддается моему давлению, – довольно подумала Марта, – хоть он и учился в закрытой школе, но не в Итоне и не в Вестминстере. Он не расхаживает в старом школьном галстуке, и не считает своих одноклассников непогрешимыми, как Джон… – у выхода на лестницу, в гулком коридоре, Марта остановилась. Монах заковылял к ординаторской:

– Здешние доктора попросили меня взглянуть на больного с травмой позвоночника, – усмехнулся он, – коллеги не хотят, чтобы я зря ел свой хлеб выздоравливающего… – вдохнув госпитальный аромат лекарств и дезинфекции, Марта вспомнила пражский офицерский госпиталь:

– Тогда я узнала, что ношу Теодора-Генриха. Я упала в обморок, перед Максом, чтобы отвлечь внимание от Эстер. Она сбежала, через окно уборной, а меня стошнило, в коридоре. Тогда я увидела Питера, но не знала, что это он… – Марта спускалась по широкой лестнице:

– Что-то рыжее. Это были листья, что Ционе делать в Будапеште? Но именно там она познакомилась с Максом… – она напомнила себе, что деверь давно мертв:

– Циле все почудилось, она никогда не попадала в перестрелку… – Марта услышала усталый, молодой голос:

– Уважаемая фрау, мы беженцы, из Венгрии. У меня в машине… – человек запнулся, – тело, у меня раненый. У нас нет времени на бюрократические формальности, откуда я возьму паспорта? Мы еле спаслись из Будапешта… – высокий юноша, в грязной до невозможности куртке, с опаленными, светлыми волосами, изогнулся у окошка регистратуры. Проскочив последние ступени лестницы, Марта крикнула:

– Шмуэль, Шмуэль, милый… Это я, тетя Марта… – парень повернулся. Голубые глаза запали, у него отросла неухоженная, свалявшаяся бородка. Шмуэль вытер закопченное лицо рукавом:

– Тетя Марта… – она заметила слезы на его щеках, – папа ранен, а мамы… мамы больше нет.

В сумраке ненастного утра чернели четкие буквы на свежей афише:

– Генрик Авербах и Адель Майер. Концерты в пользу беженцев из коммунистической Венгрии… – Тупица, в брюках и расстегнутой рубашке, внимательно рассматривал плакат. Он почесал темные, всклокоченные после сна волосы:

– Надо вернуть в типографию, пусть добавят строку, в память о тете Эстер… – вздохнув, он отпил свежего