– Ох, Алекс-Алекс, – прошептала Лена. – Бедный мальчик.

Как хорошо все-таки, подумала она, что его так называли, а не Сашей. Я бы не выдержала. И как хорошо, что не Саша…

Она вцепилась себе в висок, чтобы выдавить и эту мысль, и эту возможность.

Саша оторвала мокрое красное лицо от ее пуловера и отчаянно посмотрела на Лену – как смотрела в детстве на пике тогдашних трагедий вроде сломанной куклы, некупленного телефона или запрета идти с ночевкой к Лизке, тогдашнему аналогу Ксюхи.

– Мам, он хороший был, а я ему даже… – сказала Саша, кривя губы, и снова заплакала, как маленькая.

Ну и слава богу, подумала Лена, не желая догадываться, чего Саша ему даже, видимо, не позволила. Лене достаточно было подразумевавшегося «не». Не позволила – значит, будем жить дальше. Отревемся, успокоимся и будем.

Она обняла дочь, чуть покачала ее – включился рефлекс колыбельных лет – и спросила, повинуясь извилистой прихоти мысли:

– Ксюша про Матвея говорит что-нибудь?

– Ничего не говорит. Не упомянула ни разу со вчера. Как нет его.

– Его, считай, и нет, – осторожно сказала Лена.

– Да. И это хорошо на самом деле. Ничего не держит.

Лена, запаниковав на всякий случай, осторожно сказала:

– Что значит «не держит», Саш? Последний мальчик, что ли, в Сарасовске? Да и здесь полно, завтра же познакомится – и снова счастлива-весела, Ксюшу не знаешь, что ли? Еще, глядишь, здесь застрянет.

– Чтобы вот этим дышать? Нет уж. И я тоже не буду. Не могу я, мам. Не могу здесь. Уедем.

– Уф, – сказала Лена с облегчением. – А я-то… В смысле, в Сарасовск? Там, конечно, возможностей…

– Да чего Сарасовск, я уже там. Какие, мам, возможности – не воняет, и то спасибо, конечно, но и там отстой. Мы в Москву или за границу хотим.

– И что там делать? В Москве-то ладно, а за границей… Язык у тебя, конечно, есть…

– Мам, ну ты же видишь, что здесь и как. Я хотела, чтобы дом как секретик был, помнишь, ты рассказывала? Чтобы даже если далеко уехал, всегда можно вернуться, раскопать. Порадоваться. А сейчас раскапывать противно. Черви и помойка. Везде. Здесь в прямом смысле, там – в переносном. Они всё украдут и продадут, остальное засрут и уедут, а нам оставайся? Лучше мы пораньше уедем.

– А мы? – спросила Лена, постаравшись улыбнуться.

– Устроюсь – заберу тебя, если захочешь. Но ты же не захочешь, и папа не захочет тем более… Опять начнете: это наша Родина, где родился, там и пригодился, это все. Пригодился, ага. Пригодился тот, у кого папа генерал или чей надо друг. А вы у меня чего-то не удались.

– Ну прости, – поспешила сказать Лена, пока Саша не добавила то, что собиралась, про развод, понятно. – Впредь будем стараться лучше.

Саша махнула рукой и добавила:

– Тут-то ничего не осталось, нам точно, да и вам. Даже ты спорить не будешь, правильно?

Лена помолчала, колеблясь, потом все-таки решилась:

– Ты знаешь, у меня знакомая была, лет на десять помладше. У нас как-то разговор зашел про обучение за границей – мы варианты прикидывали… Ну чего смотришь, было такое, да. До того момента. Она такое рассказала: у нее почти весь класс после школы по заграницам разъехался: в Лондон, в Штаты, в Германию, даже в Таиланд. Класс уж такой был, девочка непростая. Одни в Штатах и закрепились, многие вернулись – но натуралом не остался никто. Все голубые и розовые. Потому что престижные учебные заведения, свои кампусы, комнаты по два человека одного пола и ранний отбой. И тут хочешь не хочешь… Ты что смотришь?

– Мам, – сказала Саша очень терпеливо, – сто раз уже рассказывала, сколько можно-то.

– Разве? А я думала…

– Мам, вот ей-богу, ты думала! Все, что родители могут рассказать, они рассказывают детям годам, я не знаю, к десяти. А потом только повторы идут.

– Я не все рассказываю вообще-то, – сказала Лена, поджимая губы.

– А то, что не могут детям, то другим, – объяснила Саша. – Обязательно и по сто раз. А дети все равно слышат.

– Что хорошее слушали бы, – пробурчала Лена, но в основном для вида.

За разговором Саша немного успокоилась, и то хлеб. Зато Лена начала волноваться все сильнее.

– Я сто раз если что и говорила, то не поддаваться обстоятельствам, – сказала она как можно хладнокровней. – Потому что, знаешь, Саша, если бежать от трудностей, то скоро бежать некуда будет. Везде трудно. Думаешь, ждут тебя в Москве, а тем более в Америке?

– В Канаде ждут, Австралии, – сказала Саша очень уверенно.

– А здесь не ждут, да? – спросила Лена, поведя подбородком.

Саша вжикнула застежкой олимпийки вверх-вниз, посмотрела на Лену, но смолчала.

Костюм был старый, Саша в одиннадцатом в нем по парку бегала. До зимы хватило, потом другие дела начались – официально связанные с подготовкой к ЕГЭ, на самом деле – с дураком этим Максимом. Впрочем, к ЕГЭ Саша и впрямь готовилась истово и поступила же, куда хотела, и на бюджет, не придерешься.

Саша если захочет – сделает. Всего добьется. И если впрямь решила уехать, то это… Это конец. Это кошмар, безумие и обессмысливание всего на свете, ярко поняла Лена. Внуков не увижу, стакан воды никто не подаст и на могилку цветочек не принесет. Это-то ладно, всего этого я могу не дождаться, даже если Саша будет жить в соседней комнате. Не в этом ужас. Ужас в том, что до самой смерти ни одной родной души рядом.

Вот тебе и задача на ближайшую пятилетку: убедить дочь остаться и обеспечить ей нормальную жизнь здесь, поняла Лена. Нормально, в принципе. Начнем.

Она придумала длинный убедительный ответ про «ждут» и так далее, но даже начать не успела.

– Вот вы где, – сказал Митрофанов, втискиваясь в закуток.

– Пап, ну не надо так часто приходить, просила же, – пробормотала Саша.

Лена секунду поколебалась, встала и посторонилась. Митрофанов быстро сел рядом с Сашей и обнял ее. Та без колебаний ответила.

Ну правильно, отец все-таки, напомнила себе Лена. Хотя его просили не приходить. Но меня тоже просили. Понятно почему. Потому же, почему и свекровь скрыла свою госпитализацию. Кому охота остаться в памяти больным, невзрачным и в обдергайке, особенно если потом шанса перебить эту память не будет? Мне уж точно было бы неохота. А Саша – как я.

– Саш, пойду я. Завтра забегу, сухари принесу.

– Да не надо, нельзя нам все равно, – пробубнила Саша из-за отцовского плеча.

– Сухари всегда можно, – отрезала Лена и протиснулась мимо них к выходу.

Митрофанов поднял голову и посмотрел на Лену, обозначая что-то скупым жестом. Хотел, чтобы Лена дождалась его или еще что. Лена вникать не собиралась. Поздно. Пусть сам готовится вникать. Не сейчас. Сейчас время еще не пришло.