Думаешь ли ты обо мне? Я целовал твое маленькое письмо – и видел вдалеке твои белые скалы. Я чуть было не поехал к тебе, но работа удержала. Твой портрет висит у меня над кроватью – ты будто защищаешь меня от темных сил. Однажды я омою свою больную душу твоей музыкой, и это принесет мне облегчение…

Мунку больше всего нравилось думать о духовной связи с Эвой, в одном месте он пишет о том, что «любит ее как сестру». Она со своей стороны недвусмысленно возражает против столь четкого разграничения между духовным и телесным:

Милый, неужели ты думаешь, что дух и тело так далеки друг от друга? А вдруг они едины – едины в двух лицах, как Бог Отец и Христос? В тот момент, когда тобой овладевает величайший духовный порыв, у этого чувства естественным образом имеется и телесное обоснование… В общем, милый, вот что я хочу тебе сказать – наше взаимное притяжение началось с влечения крови.

Эва жила вместе с Беллой, которая считала, – а может быть, это была ревность? – что Мунк обманывает ее подругу. Эва пыталась доказать ей обратное. В конце лета они с Беллой отправились с концертами в Данию. Оттуда Эва пишет Мунку – это будто бы пересказ сна, а по сути – признание в любви:

Я плыла с тобой на корабле – в лунном сиянии! Оно наполнило наши глаза, так что они засверкали как звезды, и окутало наши сердца подобно густому аромату весенних цветов… К губам нам словно сама тишина приложила палец. Ты поцеловал меня, и в твоем поцелуе заключалась вся красота жизни.

Эве очень хотелось, чтобы Мунк приехал в Копенгаген на их концерт. И он как будто собирался это сделать, но этим планам сбыться было не суждено – внезапно умерла мать Беллы, и концерт пришлось отменить.

Примерно в это же время Мунк проводил выставку в Кристиании, – как и в прошлом году, при участии Блумквиста. Финансовой выгоды она не принесла. По замечанию владельца галереи Вастесона, «выставка не очень удалась». Не обошлось и без ставшего традиционным осмеяния, – эту обязанность взял на себя один юмористический листок. Впрочем, рецензии по большей части были благожелательными, одна даже по-настоящему хвалебная. Ее автором был двадцатичетырехлетний журналист из «Эребладет» Кристиан Гирлёфф[68].

Статья Гирлёффа свидетельствовала не только о том, что пришло новое поколение художников, для которых авторитет Мунка был неоспорим, но и о том, что друзья Мунка со временем стали играть все более важную роль в мире норвежского искусства. Проще говоря, у Мунка появились союзники.

После выставки Мунк решил вернуться в Берлин. У него были планы выставить там несколько новых картин, среди них – красочный портрет, написанный летом. На этом портрете была изображена Ингеборг Майори Вибе, которой недавно исполнился 21 год.

Семья Вибе каждое лето снимала домик в Осгорстранне. Как-то раз Мунк заметил светловолосую Ингсе – в буржуазных семьях сохранялся обычай называть дочерей уменьшительным именем, – которая проходила вдоль забора, отделявшего «замок» художника от улицы. Девушка была одета в голубое платье, а на голове у нее красовалась широкополая желтая соломенная шляпа с приколотой спереди веселой кокардой. Мунк тут же попросил ее позировать ему. Ингсе встала, прислонившись к забору, и художник быстрыми мазками попытался ухватить живое и в то же время мечтательное выражение ее лица. Очень скоро девушка – к большому недовольству своей семьи – стала постоянным членом «кружка» бывшего почти в два раза старше ее Мунка и его друзей из артистической богемы.

Существовала туманная договоренность, что Мунк заедет за Эвой и Беллой в Копенгаген и они поедут в Берлин все вместе, но потом он передумал и, минуя Копенгаген, отправился в Берлин через Гамбург. Тем временем Эва и Белла, не дождавшись ни самого Мунка, ни писем от него, тоже поехали в Берлин. В их планы входило дать там концерт, затем они собирались на гастроли вместе с некой русской певицей. Известие о том, что Мунк уже в Берлине, застало Эву в пути.

Мунк сообщал, что «был вынужден срочно уехать в Берлин, так как истратил в Норвегии все деньги». Видимо, это должно было служить извинением, почему он не приехал в Копенгаген. Кроме того, он писал, что снял студию и хочет наконец заняться тем, о чем так много говорил в письмах, – написать ее портрет.

Мунк с детства дружил с сыном своей кузины Каролины Грёнволл – Людвигом Грёнволлом, который был на 8 лет его младше. Со временем Людвиг сменил фамилию на Равенсберг, бросил юридический факультет и решил посвятить себя живописи. Но он продолжал поддерживать отношения со своим бывшим однокурсником Кристианом Гирлёффом, к этому времени занявшимся журналистикой. Они «назначили» себя на роль «лейтенантов Мунка» во время событий, которые художник то ли в шутку, то ли всерьез назвал крестовым походом против врага. Гирлёфф не имел сколько-нибудь основательного художественного образования, но это вовсе не мешало ему писать безудержно хвалебные отзывы на творчество своего старшего друга и собутыльника.

В октябре, незадолго до отъезда Мунка в Берлин, Равенсберг получил телеграмму с приглашением на обед такого содержания: «Вызываю бурю. Враг перешел границу. Городская больница предупреждена, зарезервировано три места. Большой прощальный фейерверк. Безвозвратно последний раз. Гранд, восемь часов».

Несмотря на нежные чувства к Эве и волнующее общение с веселой юной Ингсе, несмотря на заботы о выставках и многочисленных друзей в Германии, Мунк не забыл Туллу. Все оказалось в точности наоборот: Тулла занимала все больше и больше места в его мыслях, количество врагов росло, и встретить их теперь можно было практически везде.

Десятого октября 1903 года произошло событие, давшее дополнительный толчок болезненной игре воображения Мунка. В этот день в Париже Матильда Ларсен, 34 лет, вышла замуж за Арне Кавли, 25 лет. Мунк узнал об этом почти сразу – менее чем через две недели после их свадьбы он написал: «Почему это сравнительно незначительное событие подействовало на меня как удар из-за угла?»

Берлинская студия Мунка находилась на Лютцовштрассе, 82, на четвертом этаже. Обстановка в ней была самая скудная. Кровать Мунка помещалась в небольшой прихожей. Вместо стульев посетителям приходилось довольствоваться ящиками для перевозки картин. Здесь в гостях у Мунка побывал Шифлер – он приехал, чтобы взглянуть на картины, которые нашел «изумительными»; другой целью его приезда был отбор графических работ для предстоящей в Гамбурге выставки графики.

Шифлер встретился также с Паулем Кассирером, и оказалось, что владелец галереи вовсе не разделяет его безоговорочного восхищения творчеством Мунка. По мнению Кассирера, Мунк слишком много пьет и поэтому у него не всегда хватает энергии исправлять промахи в картинах. Всякий раз, говорил Кассирер, Мунк просто делает вид, что так все и было задумано, – в том, чтобы недостатки превращать в достоинства, дескать, и заключается оригинальность его техники. Кассирер также поведал, что недавно его галерею посетила полиция. Этим визитом он был обязан тому, что Мунк попал под подозрение в умышленном мошенничестве со страховкой. Оказывается, художник, ни с кем не посоветовавшись, вознамерился застраховать свою «чудовищную мазню» на большую сумму!