Его отличали педантизм и терпение, достойные филателиста, и поистине безграничная работоспособность. Шифлер регистрировал и сортировал графические работы художников, отдельно помечая варианты и разные стадии развития одного и того же мотива; параллельно он накапливал знания о различных техниках гравирования. Постепенно он дошел до мысли о создании персональных каталогов. Помимо прочего, это привело к возникновению впечатляющей по масштабам переписки с художниками-современниками: в сохранившемся архиве Шифлера насчитывается около 10 000 писем.

Шифлер впервые увидел работы Мунка, когда гостил у Линде осенью того же 1902 года. С Линде судью познакомил его старый друг. Совершенно случайно во время визита Шифлера у Линде оказался Кольман, который в то время только и делал, что показывал всем и каждому графику Мунка. Шифлер был совершенно очарован: «Это самое сильное, я бы сказал, самое пронзительное впечатление, которое я когда-либо получал от современного искусства».

Шифлер сразу задумал организовать выставку графики Мунка в Гамбурге и после Рождества отправился в Берлин – отчасти чтобы посмотреть картины, но главным образом для того, чтобы познакомиться с норвежским художником.

31 декабря они встретились у Фельсинга. Поначалу почтенный юрист из Гамбурга внушал Мунку некоторые опасения, и он постарался отвлечь внимание Шифлера от работ с обнаженной натурой или намеком на эротику. Но вскоре художник понял, что подобные мотивы совсем не пугают судью; в конце концов он даже подарил Шифлеру экземпляр «Поцелуя». Попутно Мунк со смехом рассказал ему, почему картину запретили выставлять в Кристиании: то, что обнаженные люди целуются, – еще полбеды, но уж делать это напоказ, перед окном! Когда они вышли из печатной мастерской, Шифлер пригласил художника пообедать. Так началась дружба, которой суждено было продлиться всю жизнь.

По пути домой Шифлер заехал в Любек. От Линде он услышал, что Мунк пьет больше обычного, но зато уже два-три года воздерживается от сексуальных отношений. Врач и юрист сошлись во мнении, что причиной его раны послужила дуэль – наверняка тут была замешана женщина. По возвращении в Гамбург Шифлер пишет Мунку и просит его выслать прейскурант на картины. Он приносит глубочайшие извинения за то, что не в состоянии приобрести все сокровища, которые показал ему доктор Линде, но готов заплатить 100 марок за несколько оттисков.

Скромный заказ Шифлера был в те недели отнюдь не единственным. Складывается ощущение, что графика постепенно превращалась в небольшой, но постоянный источник дохода для Мунка; так, собственно, и задумывалось им когда-то. Заслуга в этом принадлежала исключительно странствующему агенту Альберту Кольману. Пусть ему не повезло в Дрездене, зато в Мюнхене дела пошли куда лучше.

В январе 1902 года, накануне выставки у Кассирера, Мунк опять заболел. Доктор Линде не стал рисковать и пускать дела своего протеже на самотек; он немедля приехал в столицу и, коль скоро сам Мунк сделать этого не мог, проследил, чтобы картины развесили должным образом.

По мнению берлинской публики, на выставке Мунк предстал в совершенно новом качестве. «Складывается впечатление, что Мунк прочитал наши мысли», – написал один критик, прежде настроенный весьма недоброжелательно. Большую часть выставленных картин Мунк написал в последние годы. Здесь была представлена версия «Девушек на мосту», детский групповой портрет под названием «Четыре девочки в Осгорстранне», а также большая картина «Юнас Ли с семьей». И конечно же на выставке у Кассирера нашлось место не только «благопристойным» полотнам. Мунк позаботился и о «диссонирующем аккорде», представив картину «Приемные матери перед окружным судом». Как бы то ни было, мнение критики свелось к тому, что художник продемонстрировал новые, более сильные стороны своего дарования.

Помощь Кольмана, Линде и Шифлера сделала свое дело. Выставка, казалось, придала Мунку сил. После ее успеха он начал строить планы на будущее и вскоре отправился во Францию, к Елке Розен и Делиусу, которые пригласили его пожить у них в Гре. В задачу поездки входило прозондировать возможность выставки в Париже.

Впрочем, несмотря на очевидный успех, Мунка опять гложет беспокойство:

Я опасаюсь одной дамы в Париже и ожидаю для себя новых неприятностей… У нее так много доброжелателей… Палец, к сожалению, еще не зажил…

Мунк уже шесть лет как не выставлялся в Париже. Он не был уверен, что это стоит делать и теперь: «Наверное, неразумно с моей стороны выставляться у Независимых. Что будут значить несколько моих картин, развешанных посреди двух тысяч других?»

Но все страхи оказались напрасными. На этот раз картины Мунка не потонули в массе других. Отчасти это произошло потому, что он представил на выставку «Наследство» – одно из ранних полотен, которое могло бы считаться великолепным образцом «диссонирующего аккорда». На картине был изображен обнаженный тяжелобольной ребенок, сидящий на коленях у матери, – судя по всему, жертва «наследственного сифилиса» или другой болезни, истоки которой следовало искать в образе жизни родителей. «Мое сифилитическое искусство вывесили в отдельном зале на потеху публике. Перед картинами все время шумела, смеялась толпа».

Оказаться в центре внимания на столь значительной выставке, хотя бы и благодаря одной шокирующей картине, было большим успехом. «Наследство» вызвало интерес и к другим работам художника. В прессе появились исключительно благожелательные отзывы, и это означало явное признание.

После выставки Мунку удалось продать одну из ярких «декоративных» картин – версию «Девушек на мосту» – русскому коллекционеру Морозову.

По совету Кольмана Макс Линде решил выплачивать гонорар за папку порциями. В марте у художника опять не было ни гроша, потому что Пауль Кассирер так и не прислал деньги, причитающиеся за январскую выставку. И на письма он тоже не отвечал. К счастью, у Мунка были добрые друзья в Любеке. Доктор Линде вызвался решить проблему. Он немедленно написал своему брату в Берлин. Оказалось, что Кассирер перегружен делами и выбрасывает телеграммы, не читая. Справедливости ради следует сказать, что это касалось не только телеграмм Мунка. Линде дал торговцу картинами срок в восемь-десять дней, после чего угрожал обратиться к адвокату. Вскоре гонорар за выставку пришел. Линде, знавший, что деньги у художника надолго не задерживаются, временно удержал из него 400 марок.

В этот период доктор, в сущности, взял на себя роль управляющего делами Мунка и его агента в Германии. Линде лично поехал в Гамбург, чтобы проследить за размещением картин, когда там – при участии местного филиала фирмы Кассирера – решили устроить выставку Мунка. Художник отлично осознавал, сколь неоценима для него помощь доктора. «В этом году мне удалось столь многого добиться исключительно благодаря вашей твердой дружеской поддержке», – писал он Линде.

Потом подключился Шифлер, и на выставке удалось даже кое-что продать. Следует отметить, что Шифлер с женой и сами увеличили объемы продаж, купив каждый по картине.

Мунк провел в столице Франции несколько недель, наслаждаясь жизнью. «В Париже я стал совершенно другим человеком», – написал он позже. Делиус и Елка Розен, приютившие его, взяли на себя решение его бытовых проблем. Делиус свел Мунка с потенциальным покупателем графики и нашел подходящую студию для работы.