Во время правления Тутмоса III главный хранитель сокровищницы Сеннефер был отправлен в Библ, чтобы доставить в сохранности кедровые бревна. Перед тем как зай ти в лес, чтобы выбрать дерево, он сделал подношения местной богине Библа Баалат, которую египтяне отождествляли с Хатхор[220]. Уважение к богам иноземных стран не было новым для египтян, а в Библе оно проявилось еще в эпоху раннего Древнего царства. Однако от эпохи Нового царства дошли свидетельства крупного обмена культами богов, то есть древнеегипетским богам поклонялись в Азии и наоборот. Отчасти добиться этого удавалось с помощью отождествления: Хатхор являлась эквивалентом Баалат, Сет – Баала или Тешуба, Ра – Шамаша и т. д. Отчасти причиной этого стало перемещение людей в обоих направлениях. Рамсес III построил храм Амона в Ханаане, а в честь Птаха возвели святилище в Ашкелоне[221]. Начиная с поздней XVIII династии в Египте жили жрецы Баала и Иштар[222]. Последнюю считали «богиней Сирии», богиней исцеления[223]. В древнеегипетской литературе имена азиатских богов Баала и Решепа (фото 28в) и богинь Иштар, Анат и Кадеш используются как метафоры для обозначения силы и жестокости. В свои личные имена египтяне включали имена азиатских богов, используя их так же, как имена египетских богов: Баалхепешеф (по такому же принципу образовано египетское имя Монтухерхепешеф), Астартемхеб (аналог – египетское имя Мутемхеб).

Египтяне, отправленные царем за границу, поклонялись богам тех стран, где они жили. Архитектор Аменемопе в Бейт-Шеане в Палестине поставил вместе со своим сыном стелу, где они обращаются к местному божеству с традиционной древнеегипетской молитвой[224]. В Угарите, расположенном на северном финикийском побережье, Меми, писец и служитель в царском дворце, обратил свою заупокойную молитву к «Баалу, великому богу», изображенному с заостренной бородой и конической шапкой[225]. К чужеземным богам обращались наряду с древнеегипетскими; например, женщина в Мемфисе взывает в письме от имени своего адресата к «Эннеаде, которая в доме Птаха, Баалат, Кадеш, Мени (?), Баали, Сопду»[226]. В государстве, где религия развивалась на протяжении долгого времени, а боги были признаны защитниками страны, свободный межкультурный обмен божествами указывал на разрушение старых канонов и традиции. Этот период был в высшей степени насыщен различными контактами, и на его протяжении происходил перелом египетской культуры как особого феномена.

Каждый студент, изучавший древнеегипетское искусство, читал, что во время амарнского переворота (ок. 1375–1350 до н. э.) оно пережило изменения, значительно отличавшие его от традиционного искусства предшествующих периодов, в первую очередь плавными линиями и натурализмом. Предпосылки этих изменений заметны уже за 30 или 40 лет до самого переворота. Для того чтобы их заметить, не нужно обладать каким-то особенным чувством эстетики, так как они лежат на поверхности. Автор данной книги считает, что уход от традиционного изображения заметен уже во времена правления Тутмоса III, а последними образцами искусства, в которых прослеживаются традиции ранних эпох, смело можно назвать памятники царицы Хатшепсут. Достаточно сложно найти доказательства этому утверждению – оно основано на эстетическом восприятии.

Однако безусловно то, что искусство времени правления Хатшепсут принадлежит к традиции прошлого, а изменения происходили еще до наступления амарнского периода. То, где следует прочертить границу между старым и новым, зависит от личного мнения каждого ученого.

Несомненно, новые изменения, а именно появление натурализма, можно отметить уже в правление Тутмоса IV (ок. 1415 до н. э.). Оживленность и отход от культовых изображений в искусстве появились благодаря иноземным влияниям. Украшения колесницы Тутмоса IV наряду с полами из дворца Аменхотепа III можно отнести к новому витку в развитии искусства. В меньшей степени можно разглядеть новые тенденции в произведениях искусства времен Тутмоса III. Например, сходная тема: минойцы и эгейцы приносят дары в Египет – показана в гробницах знати, жившей при Хатшепсут и Тутмосе III. В ранних сценах в композиции и фигурах сохраняются уравновешенность, строгость и баланс, которые являются характерными для древнего искусства с устоявшимися стандартами. Они появились в искусстве еще во времена III и IV династий и просуществовали практически без изменений двенадцать сотен лет. Позднее, чтобы придать оживленность сценам, были использованы новые приемы: линии уже не ровные и сбалансированные, появляется больше движения. Влияние контактов с другими странами уже заметно в расплывающейся линии – предвестнике приближающихся изменений в искусстве.

Возможно, чистой случайностью является то, что для царских саркофагов XVIII династии характерен внезапный разрыв с традициями прошлых лет, что отразилось на материалах, формах и технологиях. В начале династии гробы, которые воспроизводили образцы эпохи Среднего царства, делали из дерева. Царица Хатшепсут ввела новый вариант саркофага из камня, но как его форма, так и декор повторяли форму деревянных прототипов. После нее царские саркофаги получили антропоморфную форму и изготавливались из камня. Что стало причиной этих изменений – не совсем ясно, но разрыв с традициями очевиден[227].

Любители древнеегипетских форм, которые существовали до Нового царства, часто не воспринимают изменения, происходящие в это время. Несомненно то, что это дело вкуса, но очевиден факт, что новое искусство воспринимается намного легче из-за его натурализма по сравнению со строгими идеалами раннего Египта. Можно отметить три преимущества древних традиций: простоту линий, то, что ремесленники были более искусными, а само это искусство являлось квинтэссенцией культуры древних египтян. Изображение в новом искусстве стало более расплывчатым и перенасыщенным деталями, его создавали в спешке (это часто понижало его ценность), и при всем этом оно находилось под сильными зарубежными влияниями.