Полковник Родионов не был предателем. У него была Цель. Такая цель, что ради нее можно простить и жертву Убежищем. Что значит Убежище – тем более окруженное и почти побежденное – по сравнению с этой Целью?.. Как бы то ни было, полковник выполнил свою задачу. Ведь именно он теперь стоял на страже «Периметра». Это он все эти годы обитал внутри, пугая страшным хохотом и начисто отбивая у сталкеров желание пройти на Сазань-гору. И это он теперь не давал Братству попасть внутрь.

Полковник Родионов стал Хранителем.

Довольно долго Добрынин сидел в полной прострации. В голове лишь тоненько-тоненько свистел легкий сквознячок и царила оглушительнейшая пустота. Есть какой-то предел. Всегда есть предел человеческому пониманию, человеческому удивлению. До которого ты еще вроде бы размышляешь, обдумываешь, поражаешься, пытаешься свести концы с концами, найти разумное и логическое объяснение, рациональное зерно… А после, когда этот предел пройден, когда уже сделан шаг за черту – ты просто принимаешь к сведению очередную порцию информации, но уже не реагируешь.

У Добрынина этот момент настал. Вокруг него разом закрутилось столько событий, приоткрылось столько загадок, что он просто не знал, как реагировать.

К этим новым обстоятельствам нужно было привыкнуть. Принять. Притерпеться. Нужно было отвлечься. Переключиться. Пусть мозг уместит эту информацию в черепной коробке без участия сознания – а то ведь так и свихнуться можно.

Отвлечься… Как?

Взгляд его снова упал на рукопись. Что значит эта приписка – «файл Х-3-0019» — да еще и другим, пусть и тоже знакомым, почерком? Кто это писал? О чем запись? Похожие названия были у файлов с диктофона Нибумова… Не туда ли отсылка?

Данил открыл подсумок с диктофоном, вынул аппарат. Вставил наушник, позаимствованный в комнате Зоолога, включил диктофон, принялся листать файлы один за другим… Крупный файл был всего один – вот он, тот самый, с дневником Хребта и описанием его злоключений. Именовался он похожим индексом – В-2-0303. Видимо, аппарат самостоятельно присваивал индексы каждой новой записи. Но где тогда искать записи с индексом «Х»?

В папке с записями все файлы были с литерой «В». Было их штук двадцать – открыв каждый, Добрынин убедился, что ничего интересного для него там не содержится. Наблюдения отдельных явлений, показавшихся Нибумову любопытными, наборы каких-то цифр, математические формулы, произнесенные вслух, непонятные научные рассуждения о черных дырах, горизонтах событий, сингулярности и гравитации. Были и записи каких-то странных и завораживающих звуков, которые Данил, сколько не вслушивался – никак не мог понять и идентифицировать. Таинственно – да. Но ничего такого особенно полезного. Пройденный материал.

Он начал листать дальше, открывая папки наугад… Секундочку… А это – что?!

Это была она. Запись Х-3-0019. Но содержалась она не в основной папке, где были сосредоточены все записи за авторством Нибумова – а отдельно, в корневом каталоге, среди системных файлов. Именно потому он и не обнаружил ее до сих пор…

Начал слушать – и уже с первыми словами почувствовал, как покрывается ледяными мурашками тело, как мозг застывает в ступоре, пытаясь осмыслить то, что слышит он сейчас собственными ушами. Это… Это было не просто невозможно или немыслимо. Этого не могло быть вообще.

Но это было.

Запись кончилась. Диктофон давно уже молчал, а Добрынин все еще сидел в прострации, уставившись в одну точку, и пытался понять все то, что он услышал сейчас…

Дрожащими руками он открыл планшет. Пальцы не слушались и на то, чтобы прихватить кусок бумаги и карандаш, ушло не меньше минуты. И еще минут пять, чтоб унять бухающее сердце, хоть как-то уменьшить дозу адреналина, потекшего в кровь.

Наконец, когда руки успокоились, и голос в голове перестал орать благим матом – он принялся рисовать. Мозг не смог представить то, что услышал он сейчас. Это нужно было как-то… овеществить. Слишком… слишком уж аморфно, нематериально все это было. Слишком перекручено и запутано. А лист бумаги представлялся Данилу сейчас этаким документом – грубым, материальным, подтверждающим…

Рисовал он долго. Рисовал… ошибался… перечеркивал… Сминал листы, кидая бумажные комки под лавку, начинал заново… В конце концов получилась некая схема, хоть и кривоватая – но наглядная, в которую Данил и уставился, пытаясь как-то соотнести с услышанным.

Без комментариев с диктофона эту белиберду вряд ли можно было понять. Но вот с ними…

Он включил диктофон еще раз. Внимательно слушая рассказ, он водил пальцем по схеме, сравнивая его, тщательнейшим образом выверяя полученную информацию.

Да, ошибки не было. Все совпадало. Один к одному.

Он откинулся на спинку, устало прикрыв глаза. Слишком много информации для одного раза. Сначала записки полковника, теперь этот файл… Да, файл отвлек его от мыслей о Родионове, переключил на другое… переключил мощным ударом по мозгам, словно молотом по наковальне. Но в то же время эта запись дала ему надежду. И пусть груз, висевший на плечах до сего момента, и который в последние несколько месяцев стал неотъемлемой частью его жизни, не исчез полностью – все же Данил знал теперь, что ему нужно делать.

Знал и видел свой дальнейший путь.

Прибыли. Разгрузились. Раскидали быстренько имущество, нажитое трудами неправедными. При дележе Добрынин присутствовал сам, постарался никого не обидеть. Политический вопрос, когда бойцы видят, что командир по справедливости трофеями каждого наделяет. Сразу за таким командиром закрепляется слава правильная и нужная.

Своим пацанам Добрынин почти ничего не оставил. Догрузились лишь боезапасом, да кто-то личное оружие сменил. Из трофеев каравана заново вооружили и экипировали только Шрека с китайцем. Леха получил «Корд» на легком станке, с которым даже на весу управлялся получше, чем иной боец с автоматом, а Ван – винтовку TSR-40[17], найденную в единственном экземпляре, и цинк патронов к ней. Как увидел это произведение искусства – так сразу облапал и напрочь отказался расставаться. Это было единственное исключение, на которое пошел Добрынин. Ну, разве что еще шлем от уника Хасана, взамен собственного, расколотого… Все остальное без остатка разошлось участникам рейда.