Демократия временно вернула себе важное право свободы политических коалиций. В 58 г., когда цезарианцы опять стеснили сенат, трибун Клодий восстановил запрещенные аристократическим правительством союзы, организовал в городе дружины пролетариев и рабов и применял их в интересах Цезаря, как вооруженную силу против сената. В волнениях начала 40-х годов, во время борьбы Цезаря с республиканцами коллегии, вероятно, играли не малую роль. Когда Цезарь вернулся в Рим после неслыханных триумфов над согражданами, во главе порабощенных нобилей и богато вознагражденных солдат, он бесцеремонно отделался от своих старых демократических союзников, повторивши меру, принятую сенатом во время движения катилинариев: политические клубы были еще раз и навсегда закрыты. Так окончилась их роль в столице. Катастрофа коллегий представляет вообще момент падения демократических учреждений; одновременно с закрытием политических союзов и под влиянием этого факта неизбежно должна была потерять значение и деятельность народных собраний.

Закрывая оппозиционные клубы и союзы, правящие слои общества пытались окружить себя особой вооруженной охраной. В консульство Цицерона впервые появляется такая белая гвардия в Риме: всадники, благодарные своему излюбленному человеку за устроение союза с сенатом против демократической опасности, отряжают на защиту консула и высшего правительственного совета молодежь своего сословия. Эти вооруженные отряды, составленные из сыновей банкиров, ростовщиков и откупщиков, стерегут дом Цицерона в момент мнимого на него покушения, сопровождают консула при всяком его выходе, наконец, они образуют грозную стражу вокруг храма Юпитера Статора, где созван был сенат в день того заседания, когда Цицерон угрожающей речью старался заставить Катилину уйти из города и получить, наконец, повод для принятия энергических мер против революционеров. Положение дел в этот день, 7 ноября 63 г., вообще очень характерно, и при ближайшем анализе не остается сомнения, кто же собственно играл в это время агрессивную роль: так называемые анархисты или правительство. В самом деле, на одной стороне, мы видим самое большее – таинственные нераскрытые замыслы; на другой – оружие, патрули, угрозы. Цицерон очень много говорил в этот день о панике, которую нагнал на мирных граждан Катилина; но никакая риторика не может скрыть того простого и несомненного факта, что в действительности под страхом смерти был не Цицерон и не консервативные сенаторы, а Катилина, который должен был направляться в заседание курии сквозь строй вооруженной золотой молодежи Рима.

Раз вступив на путь устрашений гражданства вооруженными отрядами, правящая аристократия продолжала и далее применять это средство. В следующем, 62 году, когда подчиненный агент Помпея, Метелл Непот, в качестве народного трибуна и при поддержке демократической партии, предложил вознаградить ветеранов Помпея земельными наделами, другой трибун, Порций Канон, известный защитник аристократической республики и верховенства сената, бросился на коллегу с вооруженной бандой, прогнал его из народного собрания и расстроил комиции. В консульство Цезаря и позднее партия популяров в свою очередь стала собирать боевые дружины, чтобы терроризировать сенат, причем особенную известность приобрели отряды цезарианца Клодия.

Еще одну своеобразную меру усвоила себе консервативная партия. В свое время К. Гракх, организуя силы демократии, установил новый вид выдач из имперского бюджета, в виде закупки для столичного населения дешевого хлеба. Консерваторы косились на эту трату и в момент своего торжества при Сулле отменили раздачу хлеба. Теперь они нашли нужным пойти на ту же самую финансовую жертву, чтобы приобрести путем кормления приверженность низших слоев Рима. Инициатором нового фрументарного закона был один из вождей консервативной партии, М. Порций Катон.

Мы видели, что уже в 70 году, при заключении компромисса между генералами республики и откупщиками, собственно демократические элементы были слабы. Усилиями даровитых, богатых замыслами, энергичных вождей своих демократия пыталась в 60-х годах снова подняться. Разгром 63 года подорвал ее силы окончательно. Она уже стала неспособна на большие законодательные решения; ее разрозненные остатки годились лишь для того, чтобы в руках отдельных principes, вроде Цезаря, служить орудием беспорядков в столице и бойкота сенатского правительства.

Едва ли найдется другой исторический факт, который в такой мере привлекал внимание философствующей мысли историков, как падение римской республики и замена ее монархией императоров.

В более ранние эпохи европейского политического развития в связи с истолкованием этого факта возникал спор о преимуществах одной политической формы над другою. Для монархиста сама катастрофа служила лучшим аргументом; в глазах республиканца это была только смена «величия» «падением» – результат моральной порчи общества, неспособного сохранить вольности, естественно осужденного на политическое рабство. Более сложный вид приняла общая проблема в XIX в. Историк соглашался принять, что известные фатальные условия осуждали на гибель всякую республику античного мира; он искал поэтому тех органических отличий античной жизни от новоевропейской, которые могли бы объяснить неизбежность подобной политической катастрофы. Затем он искал утешения и спрашивал, не была ли гибель республики, при всем ее трагизме для местного общества, тем не менее, явлением благотворным для более широких кругов и народных групп, поскольку оно определило дальнейший ход общей человеческой культуры?

Поставленный таким образом вопрос заключает в себе уже известное предрешение. Его постановка обнаруживает наличность определенного философского мировоззрения и в особенности одной идеи, которая многим из нас кажется уже чем-то весьма чуждым, именно идеи телеологической. Тот, кто разделяет веру в планомерность исторической жизни и исторического развития, думает, что в судьбах человеческих осуществляются некоторые высшие таинственные цели; ценность тех или других общественных форм или деяний определяется их соответствием этим целям; значение руководящих личностей также соразмеряется тем обстоятельством, насколько они поняли планы, проводимые великой мировой движущей силой, и насколько сумели приспособить к ним свою деятельность. Принимая совершившееся за должное согласно мировым планам, историк констатирует, что римская республика не могла разрешить таких-то задач, поставленных ей историей: она не нашла пригодной и справедливой формы для объединения мира Средиземного моря, объединения, в свою очередь нужного для того, чтобы сложилась современная Европа, – и в этом осуждение республики. Империалистическая монархия сумела понять и исполнить эту цель, и потому она стоит выше.

В применении к отдельным деятелям получается тот же способ оценки. Помпей не взял короны, которая лежала у его ног, Цезарь шел к ней сознательно и без колебаний; ясно, что один был близорук или лишен здравого смысла и смелости, другой именно и является великим провиденциальным человеком. Брут и Кассий, убившие его, прегрешили, прежде всего, против исторического закона, потому что пытались бороться с неизбежным. Заслуга Цезаря в том, что он остановил на несколько столетий движение северных варваров и дал, таким образом, простор распространению эллинской культуры, которая иначе была бы задавлена прежде, чем стать достоянием Европы, и т. п.