– Ты отдал их Стэгу?

Брат Дэвис печально покачал головой:

– Они принадлежат парням из Мемфиса.

– И ты позволил им взять их?

– У меня не было выбора.

– Чушь.

Говри выстрелил ему в плечо и ногу. Старик повалился на землю. Говри вскочил на сцену, как разъяренный зверь, и стал бить старика ногами, спрашивая, куда тот дел деньги. Затем подошел к краю сцены и снял крест с цепей. Тот упал рядом с головой проповедника.

– Они убьют меня.

– Я сам убью тебя.

– Ты уже это сделал.

– Ты, паршивый лживый пастор, куда дел деньги? Лживый проповедник!

Старик указал окровавленной рукой за занавеску и что-то сказал о наличности, хранившейся в коробке для псалтырей у двери. Говри, присев на корточки, проверил коробку и пересчитал пачки.

– Это все?

– Больше у нас не было.

– Врешь, гадина!

Говри встал над стариком, обрушивая на его голову удары и оттаскивая окровавленное тело к кресту.

Он надел на старика цепи и поднял к стропилам бывшего кинотеатра. Дитто перевел дух, полагая, что этот сукин сын, возможно, забыл о его присутствии.

– Пойдем, толстый говнюк, поможешь мне взять свое! – крикнул Говри, привязывая цепь к стене. Он оставил золотозубого пастора в висячем положении, истекающего кровью и молящего об освобождении.

Дитто вскочил на ноги и побежал выполнять приказание, вытирая о штаны потные руки. У него от страха дрожали губы.

– Куда мы едем?

– Туда, где Джонни Стэг спрятал мои гребаные деньги.

Лена заметила, как Говри припарковался позади кинотеатра и вошел во входную дверь. Она соскользнула с сиденья, закрыла глаза и постаралась успокоить малышку, которая начала плакать как раз в этот момент. Теперь Лена называла девочку Джой, именем, которое пришло в голову Дитто, может, первым внятным именем, встретившимся ей в последнее время.

Дитто находился внутри помещения с пастором, и Говри зашел туда.

Неприятная ситуация, подумала девушка.

Но Дитто не заглушил мотор, и она могла рвануть из Иерихона так далеко, как мог увезти ее этот полутанк. Вместо этого она продолжала ждать, закрыв глаза и шепча молитву. Она надеялась, что Господь укрепит ее душу сильнее, чем брат Дэвис. Раздались выстрелы, и Лена помолилась, чтобы пули миновали Дитто. Этот маленький толстяк имел благородства больше, чем любой другой человек, встречавшийся ей в жизни.

Прошло добрых десять минут. Она снова услышала выстрелы.

Лена пролезла за руль, придерживая малышку правой рукой на пассажирском сиденье. Она использовала подушку из мотеля, чтобы удобно устроить девочку. Перевела рычаг передачи и подъехала к кинотеатру, заметив, что его дверь широко раскрыта.

У нее дрожали руки. Лена надеялась, что даже Говри не станет стрелять в женщину с ребенком.

Она наставит на него свой маленький пистолет и выскажет ему все. Потом убежит со своим коротышкой, с деньгами или без них.

Ей не нужны эти гребаные деньги, она так и скажет ему.

Лена подхватила плачущую малышку и вышла из машины, прижав Джой к себе и крепко держа свой пистолетик 22-го калибра. Она чувствовала себя так, словно брела по воде, ее кровь кипела, мысли путались в голове. Девушка вошла в здание кинотеатра и услышала мужской крик, но никого не увидела, пока не взглянула вверх.

Там она увидела золотозубого брата Дэвиса, свисавшего с креста, который качался на цепях, как маятник.

– Помоги! – крикнул он. Его тело сильно кровоточило, лицо было серым, как у умирающего.

– Где Дитто?

– Пожалуйста! – молил брат Дэвис пронзительным голосом. – Говри забрал все, но сказал, что этого недостаточно.

– Где они?

– Помоги мне.

– Говори, подлый старик!

– Они поехали в банк.

Квин поднялся с больничной койки в одной из тех бумажных ночных рубашек, которая не прикрывала его голую задницу, и направился к графину с водой. Он чувствовал слабость и головокружение и совсем не ощущал своего тела, правая нога болела, словно от того, что затекла, пальцы на перевязи опухли и плохо двигались. Накануне он наблюдал, как Люк Стивенс выковыривал из его ноги и задницы картечь, а потом занялся пулей, застрявшей в плече. Люк говорил, что у Квина треснула лопатка и ему нужно показаться хирургу в Мемфисе или даже в Колумбусе. Он желал полного излечения Квина, рейнджер же хотел как можно скорее избавиться от боли в конкретных местах, выковырять эту дрянь из тела и зашить рану. Люк же старался разъяснить ему, что процесс излечения довольно сложен. У Квина были разорваны мускульные связки, имелись трещины в костях, он потерял много крови.

Квин выпил стакан воды и вернулся назад к постели.

Примерно в это время в палату вошел Джонни Стэг.

– Сукин сын! – выругался Квин, накидывая больничный халат. – Ты пришел дурить меня.

– Судья звонил в Беннинг, – сообщил Стэг. – Просил меня передать тебе это.

– Что он им сказал?

– Говорил, что тебе устроили засаду какие-то браконьеры.

Стэг был одет в клетчатую рубашку, застегнутую на все пуговицы, и теннисный свитер, заправленный в отглаженные серые брюки. Он выглядел садовником, похитившим одежду у миллионера.

– У тебя отличные штаны, – засмеялся Квин. – Тебе известно, что они сделали с моими?

– Полагаю, из тебя вынули пули, – сказал Джонни Стэг, кивая на рану на ноге Квина. – Она выглядит не очень хорошо.

– Да, нога обычно болит, когда ее прострелят, – произнес Квин с иронией. – Ты сам уйдешь или предпочтешь, чтобы тебя выбросили в окно?

– Я не имею к этому отношения, – потупился Стэг. Он глядел то ли на свои мягкие кожаные ботинки с кисточками, то ли на пол, покрытый линолеумом. – Я хотел посмотреть тебе в глаза и сказать это.

Квин поднял руку и покачал головой.

– Чего ты хочешь, Джонни?

– Мы с Говри не были партнерами, – настаивал Стэг. – Все, чего я хотел, – это дать толчок развитию экономики города. В этом заброшенном месте должны были построить региональную больницу, а также супермаркет. Поверь мне.

– Прямо идиллия.

– Если бы я знал, что произойдет… Ни за что не взялся бы за это.

– Одного из моих лучших друзей расстреляли у меня на глазах, – сказал Квин. – Говри выстрелил ему в голову и сердце как раз перед тем, как обратиться ко мне. Полагаю, ты ничего не знаешь об этом.

– То, что сделали с Уэсли, потрясло меня до глубины души, но он не единственная жертва, – опечалился Стэг, торжествуя под маской горечи. Он вынул из кармана письмо, развернул его и передал в руки Квина. – Это касается тебя и твоей матери.