и послушных законам логического мышления. Внешняя реальность либо вовсе не влияет на них, либо влияет недостаточно; их не беспокоят ни она, ни ее представители в психике, так что они легко вступают в активное противоречие с ними обеими. Они представляют собой как бы государство в государстве, подобие недоступной и неприятной для совместной работы партии, в сотрудничестве с которой тем не менее удается победить другую, называемую нормальной, силу и принудить ее к служению себе. Когда этого не происходит, то в результате устанавливается власть внутренней психической реальности над реальностью внешнего мира, что открывает дорогу психозу. Но даже там, где дело не заходит так далеко, практическое значение этой ситуации вряд ли возможно переоценить. Невротическое сниженное желание жить и неприспособленность к жизни являются очень важными факторами в деятельности человеческого общества, и в них вполне можно видеть прямое выражение фиксации невротиков на ранней части своего прошлого.

А теперь зададимся вопросом, как обстоит дело с латентностью, которая с учетом поиска аналогии в первую очередь интересует нас. К травме в детстве может непосредственно примыкать вспышка невроза – невроза детства, состоящего из попыток защититься от формирования симптомов. Он может надолго задержаться, стать причиной заметных расстройств, но способен протекать и скрыто, оставаясь незаметным. В нем, как правило, преобладает функция защиты. В то же время в любом случае остаются изменения в Я, сравнимые со шрамами. Только изредка невроз детства без помех перерастает в невроз взрослого. Гораздо чаще ему на смену приходит кажущееся некоторое время ничем не нарушаемым развитие – процесс, который способствует ему или делает его возможным благодаря вмешательству физиологического латентного периода. Лишь со временем наступает перемена, вместе с которой окончательно сформировавшийся невроз проявляет себя в качестве запоздалого продукта травмы. Это происходит либо с наступлением половой зрелости, либо некоторое время спустя. В первом случае усиливающиеся благодаря физической зрелости влечения могут на этот раз возобновить борьбу, в которой поначалу они уступили защите. Во втором случае созданные при доминировании защиты реакции и изменения Я препятствуют решению новых жизненных задач, так что теперь это приводит к серьезному конфликту между требованиями реального внешнего мира и Я, намеренного сохранить свою сложившуюся в ходе изнурительной обороны организацию. Проявления латентности невроза в промежутке между первыми реакциями на травму и более поздней вспышкой заболевания следует считать типичными. Эту вспышку можно рассматривать еще и как попытку исцеления, видеть в ней усилие примирить отколовшуюся под воздействием травмы часть Я с оставшейся и объединить их в мощное, способное противостоять внешнему миру целое. Однако подобная попытка удается крайне редко, не всегда даже при поддержке психоаналитика, а порой заканчивается полным опустошением и расколом Я или же его подчинением ранее отделившейся от него, подпавшей под влияние травмы части.

Для полного убеждения читателя потребовалось бы обстоятельно изложить немалый ряд биографий невротиков. Однако обширность и трудность такого деяния совершенно изменили бы характер данной работы. Она превратилась бы в трактат по теории невроза и в таком случае повлияла бы, вероятно, только на меньшинство читателей, избравших делом своей жизни изучение и применение психоанализа. А так как сейчас я обращаюсь к более широкому кругу, то не смогу сделать ничего, кроме как просить читателя, чтобы он посмотрел на изложенные в сокращенном виде разработки с некоторым предварительным доверием. Такая просьба с моей стороны связана, соответственно, с тем, что читателю следует принимать выводы, к которым я его привожу, лишь в том случае, когда взгляды, образующие их предпосылки, оказались правильными.

При всем том я постараюсь рассказать о единственном случае, позволяющем гораздо лучше понять некоторые из упомянутых особенностей невроза. Естественно, от одной истории не приходится ожидать, что она прояснит все, и не следует разочаровываться, если по содержанию эта история далеко отстоит от случая, которому мы подыскиваем аналогию.

Мальчику, который, как это довольно часто бывает в семьях мелкой буржуазии, разделял в первые годы жизни спальню с родителями, в пору едва обретенной способности к речи приходилось неоднократно наблюдать (что-то видеть, а еще больше слышать) половые сношения отца и матери. В его последующем неврозе, проявившем себя сразу после первой спонтанной поллюции самым первым и обременительным симптомом стало нарушение сна. Он становится чрезвычайно чутким к ночным шорохам и может, раз проснувшись, больше не заснуть в эту ночь. Это расстройство сна стало компромиссным симптомом: с одной стороны, проявлением его защиты от подобного рода ночных восприятий, с другой – попыткой вернуться в состояние бодрствования, позволяющее ему такие впечатления пережить.

Побуждаемый таким наблюдением к преждевременному проявлению агрессивной мужественности, ребенок принялся рукой возбуждать свой маленький пенис и разными способами сексуально приставать к матери, идентифицируя себя с отцом, на место которого он себя при этом ставил. Это продолжалось до тех пор, пока наконец мать не запретила ему касаться своего (у матери нет его) пениса и не пригрозила все рассказать отцу, который в наказание лишит его греховного члена. Эта угроза кастрации оказала на мальчика сильнейшее травматическое действие. Он прекратил сексуальные утехи и изменил свой характер. Вместо идентификации с отцом он стал бояться его, занял по отношению к нему пассивную позицию и, проказничая, провоцировал его время от времени наказывать себя физически, что имело для него сексуальный смысл, поскольку при этом он мог идентифицировать себя с матерью. За саму мать он цеплялся теперь со все большим страхом, словно ни на миг не мог лишиться ее любви, в которой видел защиту от угрожающей со стороны отца кастрации. Под влиянием этой модификации Эдипова комплекса он провел латентный период, оставшийся свободным от видимых расстройств, и стал примерным мальчиком, хорошо успевающим в школе.

В общем и целом мы отследили непосредственное влияние травмы и подтвердили факт латентности.

Наступление половой зрелости сделало невроз явным и вывело наружу второй главный его симптом – сексуальную импотенцию. Мальчик утратил чувствительность члена, старался вообще не касаться его и не отваживался сблизиться с какой-либо женщиной, имея в отношении нее сексуальные намерения. Его половая деятельность ограничивалась психическим онанизмом с садистско-мазохистскими фантазиями, в котором нетрудно было узнать остатки давних наблюдений за совокуплением родителей. Натиск усиливающейся с наступлением пубертата мужественности обернулся неуемной ненавистью к отцу и непослушанием ему. Это крайне тяжелая, вплоть до попыток самоубийства ситуация с отцом повинна и в его жизненных неудачах, и в конфликтах с окружающим миром. Он ничего не добился в профессии, потому как к ее выбору его понудил отец. Не завел он и друзей; отношения с начальством у него никогда не складывались. Когда после смерти отца, обремененный этими симптомами и неумениями, он наконец-то женился,