от бабушки. А вот кинжал, как мне кажется, очень похож на тот, которым был убит Шилов. Ну, который украла из дома Грекова Виктория Крайнова. Я сфотографировал. Вот, посмотри. У тебя в деле фотографии остались?

Андрей выкопал из груды папок нужное дело, полистал и показал открытую страницу. Денис поочередно смотрел на фотографию в телефоне и изображение, находящееся в деле.:

— Очень похож. Это точно он! Как бы его взять ненадолго.

— Никак. Это же вещдок — орудие преступление. Будет возвращен владельцу после рассмотрения дела в суде и вынесения окончательного приговора. И зачем он тебе? Ну, допустим, это тот самый кинжал, что изображен на надгробии. Что дальше?

— Надо приложить его к изображению. Там углубление, вроде рельефной гравировки, как раз по размеру. Мы с Машей договорились, что на выходных сходим туда, все расчистим. Розу возьмем и кинжал нужен. Должно что-то получиться. Я пока не знаю, что именно, там видно будет. Но это точно не просто так. И плиту эту многотонную не зря с прежнего места тащили, и изображения, и предметы. За розой кто-то охотился, ее же Крайнова специально у Маши выкрала. Копию изготовили, а потом вернули — ты же сам знаешь.

— Да, наверное, за этим кинжалом преступник как раз и охотился. Крайнова бы его отдала, только вот перед этим пришлось его «в дело», так сказать, пустить. Похоже, ты прав — тот, кто организовал все эти кражи — Виктор — что-то искал на местах бывших дворянских захоронений. Может, это самое надгробие, раз к нему подходят и роза, и кинжал. Только зачем? Похоже на приключенческий роман: артефакты, надгробие, осталось только клад под ним найти.

— Вот видишь, надо же докопаться до истины. Раз Виктор так настойчиво искал эти предметы и место захоронения, значит это важно.

— Ладно, попробую на пару часов взять кинжал, но только я с вами поеду.

51

На следующий день Маша, Денис и Андрей отправились за город. Там, на расстоянии 15 километров от города находилось небольшое кладбище, окруженное лесным массивом. Летом его трудно было заметить за деревьями и кустарниками. Листва укрывала от досужих взглядов памятные плиты, которые словно небольшие закладки в нескончаемой книге жизней возвышались над землей, напоминая имена и даты жизни тех, кто ушел в вечность. Сейчас серый снег, мраморные плиты, кресты и оградки, стволы деревьев — все выглядело как в черно-белом кино. Эту монохромную картину нарушали лишь видневшиеся кое-где венки и букеты искусственных цветов с поблекшими за зиму красками.

Словно за кулисами молчаливого печального театра они прошли по небольшой дорожке, свернули в сторону, еще немного прошли между невысокими оградками и остановились рядом с Машей, которая и привела своих спутников к нужному месту. Надгробия еще не было, просто земляная насыпь, покрытая снегом и венками. «Дорогой и любимой…» «Маме и бабушке…» — ленты на венках печально сообщали о том, кто покоился под небольшим холмиком земли.

— Бабушки не стало полгода назад. Памятник мы еще не ставили, — словно оправдываясь, объяснила Маша.

Климчук поплотнее застегнулся, пытаясь спастись от зябкого сырого ветра. Он всегда чувствовал какую-то неловкость в таких местах, на похоронах, когда говорили о том, что кто-то ушел из жизни. Эта неловкость, пожалуй, знакома многим — не знаешь, что говорить. Выражать сочувствие, соболезнование — это формальность, спрашивать сколько лет, кем работал, отчего умер — ненужные бестолковые вопросы, которые только бередят душу тем, кому и так больно, и ничем не поможешь, ничего не изменишь — остается только тяжело вздохнуть и похлопать по руке, выражая поддержку, мол «Держись». А еще «Все там будем», «Земля пухом». Слова, слова. Ощущение неловкости и вины, потому что нечем помочь ни тому, кто уже «там», ни тем, кто потерял близкого человека. Климчук засунул руки поглубже в карманы отчасти от холода, отчасти от того, что не знал, нужно ли выражать соболезнование, спрашивать, какой была бабушка и все такое. Старательно подбирая слова, спросил:

— Маша, скажи, а кто еще у вас здесь…лежит… Ну, из родственников кто-то похоронен?

— Еще прабабушка и прадедушка. Папины родители далеко живут. А они — Маша кивнула на памятник с венками — по маминой линии. Прабабушка и прадедушка сюда переехали, как только началась революция. Раньше жили в соседней области. Они же потомственные дворяне. Там рабочие начали громить всех без разбору. Здесь поселились тихо, незаметно, работали учителями. Так и пережили послереволюционные годы. Бабушка родилась уже здесь, с родственниками связь пропала, потому что прабабушкин брат, то есть дядя моей бабушки, в годы революции из России совсем уехал, эмигрировал. Поначалу передавал хотя бы изредка письма из-за границы. А потом и они перестали приходить. Бабушка перед смертью попросила написать запрос по старому адресу, который значился на его письмах. Но ответа мы так и не получили.

Пока Маша рассказывала, Денис достал из небольшой сумки, которую привез с собой, несколько инструментов, скребок, жесткую щетку и разложил все это на край большой плиты, которая лежала рядом с холмиком.

— А эта плита откуда? — продолжал расспросы Климчук, который испытал некоторое облегчение от того, что Маша не расплакалась от воспоминаний, а рассказывала просто и спокойно.

— Как бабушка говорила, эту плиту привезли сюда ее мама и отец, чтобы захоронение предков не смогли найти и осквернить. Бабушка говорила, что эта плита всегда должна быть там, где живут их потомки. И бросать ее нельзя. Может, предрассудок. Но она мне это говорила много раз, хотя я и не собираюсь никуда уезжать. Правда, родители звали. Они же за границей работают.

Денис тем временем старательно отскребал многолетние слои, покрывавшие старинное надгробие. Маша принялась ему помогать, стряхивая частицы земли и протирая поверхность куском мешковины, который тоже появился из сумки предусмотрительного Дениса. Нашел себе дело и капитан Климчук. Он рассмотрел табличку, казалось бы, намертво закрепленную в центре плиты. Она была большая — примерно, как лист бумаги офисного формата. Включившись в работу, он тщательно оттер табличку, но не обнаружил на ней никакой надписи.

— Маша, смотри, на таких табличках обычно пишут имя, фамилию, годы жизни. А здесь ничего нет.

— Честно говоря, никогда не задумывалась. Плита для меня была просто ровной поверхностью. Ну, понимаешь, тут лежит прабабушка, а плита как надгробие. Или как это называется…

— А памятника нет?

— Сначала, в советские времена, совсем маленький был. А потом небольшой крест поставили. Бабушка говорила, что так надо. Вот он, в стороне стоит, пришлось его временно потревожить. Потом снова установим.

Совместными усилиями они отчистили