уж в 90-х годах наступил целый лекционный потоп, — а в провинции приезд столичного лектора являлся прямо неслыханным событием.

Началось с того, что в первый же год существования Комиссии Милюков и Иванов (приват-доцент и пользовавшийся тогда большой известностью литературный критик) поехали в Нижний Новгород и прочитали там два небольших публичных курса, Милюков — по истории общественного движения в России, а Иванов — по истории политических идей во Франции. Успех этой поездки был громадный. В городе, пока шли эти лекции, стоял какой-то сплошной праздник. Публика на лекции валила валом. А затем следовали вечеринки и банкеты с приезжими лекторами, лились речи, вся нижегородская интеллигенция встряхнулась и оживилась, словно ее вспрыснули волшебной водой.

Разумеется, тотчас возникла мысль, чтобы за столь удачным началом последовало продолжение. Нижегородцы неотступно просили, чтобы им прислали еще лекторов. Вот тогда- то пришлось и мне вступить на поприще странствующего публичного лектора. Комиссия решила поручить мне прочесть в Нижнем Новгороде публичный курс во время устраивавшейся в том году в этом городе всероссийской выставки. Для устройства лекции требовалось разрешение местного губернатора, которое давалось по предварительному заключению попечителя учебного округа. И вот оказалось, что нижегородский успех Милюкова и Иванова уже смутил начальство, и на этот раз попечитель заявил, что не может дать благоприятного заключения, пока ему не будет представлен письменный текст лекций. Дабы не губить дела в самом начале, Комиссия решила на этот раз выполнить требование попечителя. Я терпеть не могу читать лекции по писаному тексту, но делать было нечего, пришлось написать весь курс из восьми лекций и представить его в канцелярию попечителя. Курс был посвящен очерку состояния русского общества в конце XVIII столетия. Вдруг попечитель вызывает меня для объяснений. Оказалось, что он согласен допустить прочтение представленного мною курса, но при одном условии: характеризуя отношения помещиков к крестьянам в XVIII столетии, я употреблял выражения "рабовладение и рабовладельцы". Попечитель находил, что это недопустимо, так как может вызвать неудовольствие среди дворян, которые усмотрят в этом желание изобразить в слишком мрачных красках деяния их предков. Я отвечал, что крепостные крестьяне не были рабами в строго юридическом смысле, но фагически во второй половине XVIII столетия их положение стало совершенно рабским и уже в то время к ним применялось наименование раба. "Я не могу допустить таких выражений", — твердил свое попечитель. Я уже начал помышлять о том, чтобы раскланяться и уйти не солоно хлебавши, как вдруг меня осенила счастливая мысль, и я сказал: "Если угодно, я могу заменить термин рабовладение выражением душевладение". Попечитель подумал и вдруг заявил: "Это можно".

Привожу этот эпизод как указание на то, до какой мнительности доходила тогда порой боязнь отдельных слов, даже если речь шла о временах, давно минувших.

Итак, я мог ехать со своим курсом в Пижний Новгород. То было мое первое публичное выступление в качестве лектора. Конечно, я был еще не искушен по этой части, да и писаный текст мне немало мешал, и я думаю, что мое чтение в тот раз оставляло желать лучшего. Тем не менее лекции имели успех, и прием мне был оказан самый радушный. Нижний Новгород был полон свежими воспоминаниями о Владимире Галактионовиче Короленко, который прожил там около десяти лет и только незадолго до моего приезда получил разрешение переехать в Петербург. И литературная слава Короленко, и обаяние его личности, и та яркая роль, какую он играл в общественной жизни нижегородского края, — снискали ему горячую любовь нижегородцев, и все они гордились тем, что любимый писатель так долго прожил среди них. Наиболее близкий к нему кружок стоял, так сказать, в челе нижегородского общества. Он-то и взял на себя главные заботы по приему приезжего лектора. Стояла погожая весна. И мы проводили чудные часы на знаменитом "откосе", т. е. на площадке крутого берега Волги, с которой открывается дух захватывающий по красоте и грандиозности вид на необозримую даль полей и на величавую Волгу, оживленную беспрерывным движением многочисленных пароходов, барок и других судов. Чрезвычайно приятен был также обед, устроенный в мою честь на одном из пароходов на Волге, которая кипела жизнью, а с наступлением сумерек, когда на всех пароходах зажглись огни, приняла волшебный вид какой-то причудливой подвижной иллюминации.

После этих первых удачных опытов устройства провинциальных лекций Комиссия решила приступить к систематической организации этого дела и раскинуть его на всю Россию. Меня избрали председателем лекционного бюро. Мы обратились к профессорам и доцентам Московского и всех иных университетов с предложением принять участие в этом деле. Список предложенных ими тем для лекций и курсов мы отпечатали и разослали повсюду по разным провинциальным просветительным организациям. Этим организациям мы предложили взять на себя устройство на месте желательных для них лекций, испрошения разрешения на каждую лекцию у подлежащих властей и оплату всех расходов по устройству лекций, причем могущий получиться доход обращался в пользу местной организации, а лекционное бюро брало на себя посредничество между местными организациями и университетскими лекторами.

Провинция, можно сказать, с энтузиазмом откликнулась на наш призыв, и дело закипело. Лекции приезжих профессоров стали устраиваться в многих провинциальных городах, и эта, я бы сказан, лекционная эпидемия, прокатившаяся по всей стране, внесла сильную освежающую струю в провинциальную жизнь. Для лекционного бюро дело было довольно хлопотливо. Особенно много хлопот выпадало в связи с необходимостью преодолевать разные затруднения, выдвигавшиеся со стороны местных властей, очень недовольных этой новой затеей. Немало курьезов разыгрывалось на этой почве. Теперь вспоминать об этих курьезах только смешно, а в свое время они доставляли нам немало волнений. То и дело от местных организаций приходили тревожные вести о том, что губернатор налагает запрет на устройство той или иной лекции по самым фантастическим соображениям, и надо было принять меры, чтобы вздорное недоразумение вовремя разъяснилось. Нередко все усилия не приводили ни к чему, и приходилось отказываться от намеченной лекции. В одном городе специалист-географ должен был прочесть лекцию о Новой Земле. Губернатор ни за что не хотел разрешить этой лекции. Он был твердо убежден, что речь пойдет о земельной прирезке к крестьянским наделам. Ему указывали на представленную лектором программу, где говорилось о быте эскимосов на острове Новая Земля. Губернатор хитро улыбнулся и отвечал: "Знаю я, что это за эскимосы!" Так лекция и не была разрешена.

Иной раз удавалось протащить лекцию через губернаторский шлагбаум при помощи самых своеобразных приемов. В одном городе губернатор, ознакомившись с программой лекции по истории освобождения крестьян, говорил у себя в гостиной, что такие темы недопустимы,