Так, это надо иметь в виду. Тем более зависть или ненависть его ко мне возрастала, хотя прямых стычек не было. По всей видимости, он ревновал хозяина ко мне, ведь я потихоньку становился выше его – кормежка лучше, на тяжелой работе не работаю, в город выхожу, с хозяином каждый день какие-то вопросы обсуждаю. Как бы не учинил какую-нибудь пакость черный мерзавец. Месяца через три пришлось с ним вступить в открытую схватку. Выводя рабов, он щелкнул бичом по земле, якобы неаккуратно, задев кончиком по моей ноге. Зная, что он виртуоз по владению кнутом, я в это не поверил. Нагло уставившись на меня, он поигрывал бичом, как бы предлагая кинуться на него, тогда бы он проявил себя в полную силу. Первым кинуться на меня он остерегался, не меня, хозяина. Меня он еще не знал. Я постоял, разглядывая на щиколотке след от удара бича, но конфликтовать не стал, ушел в сарай. Зачем на виду у рабов трогать надсмотрщика? Мне свидетели не нужны, а коли Мбата вышел на тропу войны, он ее получит. Я старался не оставаться с ним один на один, обходя стороной, пусть позабудется его удар. Но и оставлять безнаказанным я его не буду.

В один из вечеров, когда рабы уже были в сарае и ужинали, я вышел во двор за водой. Мбата выходил из дома хозяина. Я подошел к бадье, зачерпнул воды. Мбата проходил мимо. Я резко обернулся и четырьмя пальцами руки, тычком, как в карате – заехал ему по гортани. Мбата осел, закашлялся, схватившись за горло, бич выпал из руки. Вторым ударом я врезал по бифуркации сонной артерии. Мбата отключился, упал без сознания. Я воровато осмотрелся – никто меня не видел. Рабы жадно ели в сарае, а что хозяевам делать вечером во дворе? И я нанес третий удар – в межреберье по верхушке сердца. Сильный удар убьет, не сильный – покалечит. Ранее такими ударами я не пользовался, чисто теоретически, из старинных рукописей я знал, что этот удар любили самураи и палачи в Орде. Убивать Мбату было нельзя, подозрение быстро падет на меня, учинит Сайрулла дознание. Но и позволить ему заговорить – тоже, сразу укажет на меня. С кувшином в руке я зашел в сарай, жадно припал к горлышку. Пусть все видят – ходил человек за водой. Тем более после стычки во рту и в самом деле было сухо. Все улеглись спать, русских невольников у Сайруллы было много – как не половина, но ни с кем близко я не сошелся. Делиться ни с кем я не стал – а ну как сдадут? В середине ночи, когда я уже крепко спал, поднялась суматоха. Пришлось проснуться. Рабы взволнованно переговаривались – наверное, нашли Мбату. Ну и черт с ним, скольких рабов он забил кнутом по воле хозяина, по делам и наказание. Я повернулся на бок и попытался уснуть. Не тут-то было – меня бесцеремонно растолкали. Открыв глаза, я увидел слугу-татарчонка.

– Хозяин зовет.

Поднявшись и продрав глаза, вошел в дом. В просторной прихожей на полу лежал Мбата. Я его не сразу узнал. Кожа стала пепельно-серой, даже в несильном свете светильников. Около него стоял Сайрулла.

– Что-то с Мбатой случилось. Ночью слуга вышел по нужде и нашел его лежащим. Я его осмотрел, но понять ничего не могу – синяков, ран, ссадин нет, на драку не похоже, раньше был здоров, как бык, а сейчас лежит, сказать ничего не может.

Я подошел ближе, Мбата глядел на меня полуоткрытыми глазами, узнав, он начал шептать: «Лекарь, лекарь».

– Ага, – понял Сайрулла, – лекарь ему нужен. – Кивнул слугам:

– Отнесите в его каморку, попробуй полечить.

Мбату отнесли в его каморку в хозяйственной постройке, где хранились рабочие инструменты. Слуги ушли, я уселся на топчан, посчитал пульс. Ого, сорок пять – сорок шесть в минуту. У такого здоровяка должно быть семьдесят пять – семьдесят восемь. Хороший получился удар. Мбата полуоткрыл глаза, повел ими в стороны, узнал свое жилье.

– Мбата, ты узнаешь меня?

В глазах его мелькнул ужас, он едва заметно кивнул.

– Не трогал бы ты меня, был бы жив и здоров. Лечить я тебя не буду. Сам потихоньку сдохнешь, хозяину ты такой не нужен, как бы он с тебя сам шкуру не снял, зачем ему лишний рот? Здоровым и сильным ты уже никогда не будешь, – это я уже давил на психику.

Как кнутом стегать беззащитных рабов – так он герой, пусть полежит, прочувствует ситуацию. Я посидел для порядка часик-другой. Чего торопиться – хозяин уже спит, ни одного окна не светится, только во дворе горит факел. Конечно, завтра же хозяин поставит нового надсмотрщика, свято место пусто не бывает, но, может быть, хоть не такого паскудного. Я сидел у топчана Мбаты, в голову лезли мысли о моей дальнейшей судьбе. Жить-то здесь я смогу, но быть рабом?! Освободиться выкупом вряд ли получится, что-то за прошедшие полгода я не слышал, чтобы Петр выкупил или обменял кого-то из пленных. Ну, обменивать, положим, некого – турки отсиживались в крепости, у нашей армии было лишь несколько пленников, а с выкупом – забыл Петр, наверное, о нас, горемычных. Значит, надо выбираться самому. Сбежать из дома я смогу, даже из крепости – надо лишь место подобрать и веревку прикупить – со стены спуститься. А как избавиться от металлического ошейника, где взять деньги, куда идти? Если остановит татарский разъезд – отбиваться оружия нет, да и один пеший против нескольких конных не устоит. Море – далековато оно, до него добраться надо, и корабли сплошь османские или Крымского ханства. Никто меня не возьмет на борт, а скорее всего вернут Сайрулле или продадут в новое рабство. По воздуху? Где купить, на что купить шелка, как сшить воздушный шар? Тоже нереально. Все-таки надо искать выход. Под лежачий камень вода не течет. Я поднялся и пошел к себе в сарай – утро вечера мудренее.

Утром я с некоторой опаской шел к Сайрулле, но никакого беспокойства в доме не было. Ну, заболел раб – так и хозяин заболеть может. Нужный, конечно, раб, но и другие на его место найдутся. Нашелся – старый, кривой и злобный татарин Ахмед. Рабом он не был, на шее ошейника не было, но перед Сайруллой сгибался в три погибели. Раньше в доме я его не видел. Как выяснилось в дальнейшем – дальний и очень бедный родственник Сайруллы, которого тот вытащил из аула. Когда возникла нужда. Был он недалек, хитер и злобен, но меня не трогал.

После случая с Мбатой внезапно я стал много оперировать. До этого хозяин как-то не пытался брать хирургических больных – так, по мелочи – гнойник вскрыть, небольшую рану ушить. Но где-то через месяц после моей разборки с Мбатой ночью прибежал слуга-татарчонок:

– Быстро вставай, хозяин зовет.

Пришлось по-армейски быстро одеться и поспешить к хозяину. Тот с удрученным видом стоял возле лежащей на постели женщины:

– Моя любимая младшая жена заболела, думаю, серьезно. Помогай.

Я вымыл руки, осмотрел пациентку. Понятно, внематочная беременность с разрывом маточной трубы.

– Срочно оперировать, иначе умрет.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Давайте побольше света – светильники, зеркала. Еще чистые простыни, мои инструменты, хлебное вино, настойку опия.

Сайрулла при упоминании о хлебном вине передернулся, как истый мусульманин. Но выбирать не приходилось, тем более вино не пить.

Я обрабатывал водкой операционное поле, дал выпить пациентке опиумную настойку. Пока она не начала действовать, как мог объяснил Сайрулле, что я буду делать при операции и в чем он будет мне ассистировать. Видимо, его роль не очень ему нравилась, но деваться было некуда. Сделал широкий надлобковый разрез, стал ушивать сосуды, добрался до брюшной полости. Кровищи полно. Эх, электроотсос бы сюда, придется сушить салфетками. Когда подсушили полость, стала видна кровоточащая маточная труба. Пережал ее с обеих сторон зажимами. Показал Сайрулле, в чем причины и как выглядит это наяву. Вид у Сайруллы был бледноватый, но ничего, держался, хоть крючки держал. Плохо, что свет скудный, а из опия наркоз неважный, как хирурги говорят – живот дует, то есть мышцы не расслабляются. Подвел под трубу шелковые нити, перевязал, отсек разрыв трубы. По возможности осушил салфеткой полость от крови и послойно ушил. Перевязал и присел в изнеможении. Все-таки оперировать такие серьезные вещи при плохом освещении, дрянном инструменте, почти никаком наркозе и отсутствии лекарств – это что-то. Вымотался. Вымыл руки, наказал служанке следить за повязкой и пошел в свой сарай. С утра никто меня не будил, когда ушли невольники на работу, я даже не слышал. Время было где-то к полудню. Умылся, пожевал вареного риса с фруктами и лепешкой и пошел к пациентке. Состояние было неважным, но стабильным. Конечно, кровопотеря велика и наркоз неважный – все-таки болевой шок имел место быть. Пульс частит – около сотни, на лбу испарина. Но держится девочка, держится. Давай, у тебя еще вся жизнь впереди. Осмотрел и сменил повязку, чуть подмокло, но терпимо. В день по нескольку раз я навещал больную. Сайрулла ко мне не подходил, сам принимал пациентов. Через неделю Гюльнара – так звали жену Сайруллы – уже сидела, еще через неделю почти была здорова. Мой авторитет в глазах Сайруллы вырос безмерно.