Нет, не совсем.

После завтрака долго и тщательно мыла посуду, причём и ту, которую не запачкали, – находила на верхней полке шкафа запылившуюся, какие-то кастрюли в тумбочке рядом с плитой; потом стала подметать пол, чистить коврик у входной двери. Потом – мыть пол в комнатах… Антон почему-то боялся смотреть на неё, поглядывал искоса, краем глаза, как на чужую женщину. И внутри бурлило, жгло небывалое возбуждение, соединённое с тошнотой. Тошнотой не от Лены, а… От возбуждения тошнило, что ли… Или от того, что было и чему предстоит быть. И выступал из-под кожи, из каких-то глубин организма – оттуда, где жир, кишки, желчь, – медленно тёк по спине, из подмышек густой, едкий пот.

В этот день он принял душ пять раз. Не помогало. Через некоторое время тело вновь покрывалось, омывалось, может, бальзамировалось густым и едким.

Двадцать девятого проснулся свежим и умиротворённым. Ощущение было: вчера болел, сгорал от вируса и вылечился за ночь. Вирус сам сгорел, испарился.

Было поразительно тихо. Словно не в центре огромного города они находились, а в замке посреди высоких, неприступных гор. Никто их здесь не найдёт, не потревожит… Посмотрел на Лену. Она спала лицом к нему, и на нём такое удивлённо-доверчивое выражение. Как у ребёнка.

Долго лежал, не шевелясь, прислушивался к себе и к тому миру, что за окном, за стенами, и чувство умиротворения не проходило. Различил тиканье ходиков на кухне. Потом мягко загудел холодильник. И эти звуки добавили покоя. Уютного, тёплого покоя.

Вот так бы всегда. Навсегда.

Но проклятая физиология в конце концов подняла с постели – живой не может долго оставаться в покое. Туалет, чистка зубов, умывание, кофе… Сегодня каждая мелочь казалась значительной, каждое своё движение Антон отмечал, будто делал его в первый раз. Или в последний. Сел с кружкой перед компьютером, открыл «Фейсбук». И тут вспомнил, что ровно четыре года назад – день в день – чуть не погиб. Должен был погибнуть, но какие-то силы отвели. Двадцать девятое мая четырнадцатого.

Это была его первая поездка на юго-восток Украины, где уже вовсю стреляло и рвалось. Собирался побывать по обе стороны фронта: тогда он ещё хотел быть журналистом, объективным и непредвзятым. Политические события – одно, а репортажи – другое. Сепаров он называл не террористами и бандитами, а повстанцами, публично сомневался в том, что в Донбассе воюют регулярные российские части, высказывал мнение, что поток оружия из России наверняка не очень большой… Дурачок.

Когда объявил – еду на войну, из ДНР и ЛНР отозвались: приедешь, пристрелим как собаку, у первого же столба. Не с высшего уровня отозвались, но тем опаснее было появляться там, у так называемых защитников русского мира. Бородаю или Захарченко его убийство явно будет невыгодно, а вот какой-нибудь комвзвода казачков вполне может поставить к стенке. А потом сказать: ничего не знаю, мало ли таких валяется по нашим просторам…

Поехал в Украину. В то время это ещё было довольно легко – война хоть и полыхала, но большинство людей по обе стороны границы не верили в серьёзность разлома. Отлаженные механизмы рушатся не сразу – вокруг горит, плавится, а механизм продолжает работать. До последнего. Вот когда это последнее наступает, тогда уж действительно крах и катастрофа.

Это последнее в отношениях Украины с Россией наступило, но позже. А тогда, в мае четырнадцатого, был пожар в Славянске, Донецком аэропорту, под Луганском, в Мариуполе, одесском Доме профсоюзов. Но механизм ещё работал, люди и там и там ещё не воспринимали друг друга смертельными врагами.

Попал сразу под Славянск, который в очередной раз штурмовали украинские силы. Прибился не к регулярной части – у вэсэушников любые журналисты вызывали, мягко говоря, неприязнь, – а к добровольческому батальону нацгвардейцев.

Двадцать девятого мая Антон узнал, что начальник боевой и специальной подготовки Нацгвардии генерал Кульчицкий, с которым он за несколько дней успел сдружиться, вылетает для осмотра позиций в районе Славянска. Побежал проситься на борт; генерал сначала дал добро, но в последний момент подъехали несколько специалистов, и Антон просто не влез. Расстроился, обиделся, досадовал. А через час тихо благодарил обстоятельства, что остался на земле, – вертолёт был сбит, все четырнадцать человек погибли…

Три недели провёл вблизи передовой. Писал колонки, посты в соцсетях, фотоотчёты. Наблюдал бои под Семёновкой, Царицыным, Красным Лиманом, падающий Ан-30 и три парашютика, появившиеся в небе, – ещё пятеро мужиков остались внутри…

Перед самым возвращением в Россию Антона задержали сотрудники СБУ. Допросы, избиения, камера, вывод на расстрел. По-настоящему, нутром, он не верил, что убьют. После чуда двадцать девятого мая.

Не верил, но предполагал, и было обидно погибнуть вот так, с клеймом российского шпиона.

Выпустили опять же с чудесной лёгкостью. Правда, не отдали планшет, фотик, диктофон…

Россия встретила его как врага. Митинги с лозунгами «Дяденко – пятая колонна России», угрозы, крики: «Выходи, разберёмся!» Тогда, кажется, впервые прозвучал призыв лишить его российского гражданства.

Несколько дней Антон всерьёз ожидал, что за ним придут. И звание журналиста не поможет. «Аккредитация была? Нет? Ну и всё». И упекут за наёмничество. Снимков-то, где он в бронике и каске среди украинских бойцов, навалом.

Интервью оппозиционным СМИ давал достаточно осторожные. Но не из-за боязни, просто не хотел сжигать мосты. В четырнадцатом ещё на что-то надеялся. Верил не власти, а народу. Что всколыхнётся, встанет на дыбы, сбросит паразитов, вернёт отобранный Крым, извинится за юго-восток.

Не встал народ, не сбросил. Наоборот, всё сильнее прогибался. Человек не только ко всему привыкает, но и начинает уважать, любить, почитать хозяина. Если хозяин его упорно дрессирует. Палкой, плёткой, дубинкой, а иногда кусочком сахара…

Но какое совпадение всё-таки – день в день. Четыре года назад. Так далеко, но и близко… И Антон написал короткое, раскидал по соцсетям:

«Вспомнилось: четыре года назад генерал Кульчицкий не взял меня в вертолёт. Не было места. Перегруженная вертушка тяжело оторвалась от земли и, чуть не задев шасси за бруствер, ушла на Карачун. Часа через два её сбили. Погибли четырнадцать человек. А мне повезло. Второй день рождения, получается».

Хотелось думать, что друзья, услышав сегодня, что его, Антона Дяденко, убили, благодаря этому посту не поверят, заметят намёк. Хоть так попытаться предупредить.

Закрыл ноутбук и пошёл к жене. Взял её без предварительных ласк, грубо, молча. Жена стонала, закрыв глаза, не сопротивлялась. Но и не отзывалась своим телом.

7

А дальше наступило и не отпускало состояние как после запоя день на третий или четвёртый. Когда боль, ломота, тошнота проходят, а остаётся истощение. Физическое и душевное. И лежишь почти не двигаясь – трудно даже повернуться с одного бока на другой, – то погружаясь в душное, тяжёлое забытьё, то медленно из него всплывая…