Эту ночь мы решили не спать, но нижних чинов буквально валило с ног, и я дал команду отдыхать повзводно. Чутье подсказывало, что Жлоба до утра не сунется, да и дальний гром свидетельствовал, что красных не оставили в покое. Позже стало известно, что в бой вступила бригада Морозова, рассеявшая красную орду на мелкие банды.

Над Токмаком стояла ночь, по черному небу то и дело тропили след болиды, и я, оставив в траншее поручика Усвятского, не торопясь прогулялся по мертвым улицам и бывшему совдепу. Радио работало, выплевывая бешеную дробь морзянки. На коротких волнах было тише, Харьков и Гатчина молчали и, наконец, мы нащупали парижскую волну. Эйфелева башня вновь передавала танго.

Туркул не преминул рассказать о своем знакомстве со Жлобой. В эти самые дни «дрозды» вместе с донскими частями держали оборону у Мелитополя. Генерал вспоминает, что у Жлобы была не только конница, но и пехота и даже бронепоезда. Очевидно, все это он, Жлоба, у Мелитополя и оставил. Антон Васильевич сообщил меня также, что в том бою Жлоба уцелел и ныне процветает в Совдепии. Остается надеяться, что с ним рано или поздно расквитаются сами краснопузые, как они уже успели расквитаться с господином Думенко, да и не только с ним.

Заодно Туркул подверг критике мое утверждение о том, что конница в бою несет меньшие потери, чем пехота. Спорить я не стал – не было настроения. Правая рука вновь начинает шалить, а это совершенно ни к чему. Лазарет мне уже успел смертельно надоесть.

Смертельно... В данном случае – очень точное слово!

12 июня.

Сегодня, несмотря на все опасения, чувствовал себя вполне прилично и даже присутствовал на совещании преподавателей нашего училища. Обсуждались планы работы на будущий год (хотя до сих пор неясно, в какой части света мы теперь будем работать). Все почему-то настроены на Болгарию, но Туркул по-прежнему уверен, что придется ехать к сербам.

Мне, честно говоря, все равно, лишь бы не в Занзибар. А можно и туда – какая разница!

У поручика Усвятского очередной триумф. Глава его великого романа, в которой немецкий шпион Ульянов-Бланк пытается подкупить славных героев Дроздова и Морозова за золотые рейхсмарки, пользуется всеобщим успехом. Я все же посоветовал поручику потихоньку закругляться, поскольку его читатели уже сидят на чемоданах.

Среди прочего имел разговор с генералом Ноги. Меня вызвали к нему, он, как всегда, был вежлив, но о здоровье не спрашивал, чему я был немало удивлен. Он даже не предложил папиросу, и, вообще, выглядел каким-то помятым. Называл наш чекист меня не как обычно, по имени-отчеству, а просто по званию. Признаться, все это вместе понравилось мне больше, чем его всегдашняя медоточивость. Ноги без всякого виляния извинился за тот обыск, добавив, что я, без сомнения, вправе довести «дело» до самого Барона. Я ответил, что лично мне достаточно его извинений, никакого «дела» раздувать не стану, просто обидно, что меня тут принимают чуть ли не за племянника господина Дзержинского. Ноги покачал головой, признал, что таковым я не являюсь, а затем вновь пустился в рассуждения о Якове Александровиче.

Он поведал историю их знакомства. Ежели ему, конечно, верить, Антон Иванович Деникин направил Ноги, тогда еще полковника, в январе 20-го в Крым с вполне определенной миссией. Приятного, разумеется, мало, но, как говорят кондуктора на железной дороге, «служба такая». Ноги, по его словам, заступался за Якова Александровича в каждом своем донесении, что стоило ему длительной опалы и чуть ли не временного исключения со службы. Рассказано это было к тому, что лично он против Якова Александровича ничего не имеет и не потому интересуется его знакомыми.

Дальше пошло то, чему я верить отказываюсь. Ноги говорил мне про каких-то сомнительных типов, посещающих улицу Де-Руни, ни к селу ни к городу упомянул убийство генерала Романовского и, в конце концов, дал понять, что Яков Александрович, разуверившись в нашей борьбе и будучи смертельно обиженным, вступил в контакт с красными. Он даже упомянул некоего товарища Паукера, личного представителя Дзержинского, который через свою агентуру ведет переговоры об отъезде Якова Александровича в Совдепию. Ежели бы после этого последовало предложение сходить на улицу Де-Руни и послушать тамошние разговоры, мне бы все стало ясно. Но генерал ничего подобного не предложил. Он велел лишь никому об услышанном не говорить и попросил не считать его сволочью. Это был ясный намек на титул, который я даровал ему в одной из наших бесед. За «сволочь» я извинился, и мы расстались.

Не знаю, что и думать. Яков Александрович и «чека»? Нет, это бред. Бред! Господин Ноги, похоже, перетрудился на своей хлопотливой ниве. Могу поверить, что в последнее время Яков Александрович стал весьма несдержан на язык, и к нему, вероятно, сползаются разного рода недовольные Бароном, но отъезд в Совдепию – это все-таки чушь. Возможно, сии слухи распускают сами господа чекисты. Ежели это так, то их можно поздравить. Кое-чего они успели добиться.

Перечитал, снова подумал.

Бред! Бред и чушь собачья!

Записей за 27 и 28 июня у меня не осталось. Насколько я помню, было не до дневника, и, боюсь, события этих двух дней во многом успели забыться.

27 июня мы провели в окопах. Часов в десять утра на горизонте вновь показалась конница, правда, теперь их было не более двух-трех сотен – вероятно, отколовшийся от главных сил отряд. (А может, к утру этих главных сил уже не существовало.) Красные в нерешительности остановились в километре от наших окопов, но тут батарея ударила фугасами, красные развернулись и ушли в степь.

Следующий отряд, чуть побольше, появился где-то через час, получил свою порцию снарядов, но решился все-таки и помчался прямо на нас. Правильнее всего было вновь подпустить их на пистолетный выстрел, но после вчерашнего нервы были уже не те, и мы начали стрелять сразу, расходуя последние пулеметные ленты. К счастью, красные после вчерашнего, да еще после ночного боя, предпочли не пытать судьбу и тоже повернули куда-то к Мелитополю.

Наконец, уже после полудня, краснопузые вновь показались на горизонте, но на этот раз они не топтались в нерешительности, а бежали. Бежали резво, но те, кто их преследовал, имели, похоже, более свежих лошадей. Вскоре все выяснилось – красных догоняли морозовцы. Километрах в двух от нас краснопузых взяли в полукольцо, несколько минут шла рубка, а мы, не решаясь стрелять, чтобы не попасть по своим, могли лишь довольствоваться ролью зрителей. Страшное это зрелище – кавалерийская сшибка, когда скопище всадников колышется из стороны в сторону, над полем стоит глухой рев и лошадиное ржание, и потерявшие всадников кони вырываются из общей давки, отчаянно мчась прочь. В такие моменты поневоле радуешься тому, что ты пехота и сидишь по горло в земле, прикрывшись пулеметным щитком.

В конце концов, скопище дрогнуло, красные не выдержали и веером бросились в разные стороны. Большая часть помчала прямо на нас, и я уже приказал было пулеметчикам приготовиться, как вдруг заметил, что первая рота выходит из окопов. Я понял, что штабс-капитан Докутович решил повторить наш давний прием, и тоже дал команду.