Именно в этот день Пушкин узнаёт о казни декабристов. Можно представить его состояние! Именно в этот тяжелейший момент своей жизни он рисует в черновике виселицу с пятью повешенными и размашисто пишет рядом: «И я бы мог…»

В ночь на 24-е Бошняк прибывает в Святые Горы из Жадриц. Остановившись в монастырской слободе у «богатейшего в оной крестьянина — Ивана Никитина Столярова», Бошняк у него узнает, что «Пушкин обыкновенно приходит в монастырь по воскресеньям»; что он «отлично добрый господин, который награждает деньгами за услуги даже собственных своих людей; ведёт себя весьма просто и никогда не обижает». Утром Бошняк отправляется в монастырь и расспрашивает о Пушкине у игумена Ионы. Последний говорит, что поэт иногда приходит к нему и пьет с ним наливку; что, кроме монастыря и Осиповой, Пушкин «нигде не бывает, но иногда ездит и в Псков», что «никакой песни им в народ не выпущено»; на вопрос Бошняка, «не возмущает ли Пушкин крестьян», Иона отвечает: «Он ни во что не мешается и живет, как красная девка». В 2 часа дня — отъезд Бошняка на станцию Бежанина, что в 66 верстах от Святых Гор. Дорога туда проходила через деревню Губино, всего в 15 верстах от Михайловского. Здесь у крестьянина Бошняк узнает, что «Пушкин нигде в окружных деревнях не бывает, что он живет весьма уединенно и губинским крестьянам, ближайшим его соседям, едва известен».

А Пушкин тем временем на самом деле полон сочувствия к друзьям-декабристам. Именно в эти дни он начинает писать своего знаменитого впоследствии «Пророка» («Духовной жаждою томим»). Тогда же Пушкин пишет сразу три (!) антиправительственных стихотворения о казненных декабристах под общим названием «Пророк» (эти стихи не сохранились). Предание донесло лишь одно четверостишие в безусловно искаженном виде: «Восстань, восстань, пророк России…».

25 июля Пушкин узнает о смерти ещё недавно любимой им в Одессе Амалии Ризнич и приезжает из Пскова в Михайловское. В этот же день в 8 часов утра из Бежаниц Бошняк отпускает обратно в Петербург фельдъегеря Блинкова, так как принял решение, что для ареста Пушкина никаких оснований не имеется.

30 июля маркиз Паулуччи пишет из Риги министру иностранных дел Нессельроде с препровождением прошения Пушкина Николаю I с просьбой «повергнуть оное на всемилостивейшее воззрение», так как Пушкин «ведёт себя хорошо», что видно «из представленных ко мне ведомостей». Однако Паулуччи полагает «мнением не позволять Пушкину выезда за границу». Вполне возможно, что Пушкин чувствует, что тучи над ним сгущаются, и пытается выехать за границу до своего возможного ареста. Об итогах проверки Бошняка он в тот момент, разумеется, ничего не знает.

На следующий день Вяземский и О.С. Пушкина (сестра поэта) пишут Пушкину. Вяземский начинает письмо своим стихотворением «Море». Спрашивает о занятиях и здоровье Пушкина. Высказывает мнение о письме Пушкина к Николаю I: «сухо, холодно». Советует написать другое и дать обещание писать только для печати и сдержать слово. Ждёт отрывок из записок Пушкина о Карамзине. Отказывается сам писать о Карамзине. Говорит о значении его для России; о Жуковском и братьях Тургеневых. Просит прислать стихи и «Бориса Годунова».

1 августа прибывший в Москву А.К. Бошняк составляет рапорт графу И.О. де Витту об итогах своей поездки в Псковскую губернию с 19 по 24 июля для сбора сведений о поведении Пушкина. В рапорте он отвергает все подозрения в нелояльности поэта и утверждает, что для ареста Пушкина нет никаких оснований.

10—15 августа в своей записке Скобелеву Бенкендорф выражал сожаление, что не мог быть у него «по причине крайнего недостатка времени и предстоящих манёвров». Манёвры происходили в присутствии Николая I и великого князя Константина Павловича в окрестностях Москвы. Несостоявшаяся встреча Скобелева с императором на руку Пушкину, так как во время её генерал мог убедить Николая в приверженности поэта декабристам. Возможно, что сам отказ Бенкендорфа от встречи со Скобелевым следует понимать как шаг политический. Получив информацию от де Витта о лояльности Пушкина и всецело доверяя ей, Бенкендорф демонстративно показывал, что он игнорирует информацию, поступившую на поэта Скобелеву, и считает вопрос по Пушкину зарытым. В те дня авторитет де Витта, как человека, открывшего заговор масонов-декабристов, и руководителя на тот момент сильнейшей секретной службы государства, был так высок, что игнорировать его мнение Бенкендорф просто не мог.

Затем следует соответствующий доклад Бенкендорфа императору. Николай I желает лично ознакомиться с рапортом Бошняка, который представляет ему генерал де Витт. Император читает отчёт Бошняка с комментариями де Витта. Бумаги доказательно утверждают, что Пушкин лоялен императору и его внутренней политике. Именно после этого Николай I и принимает решение вызвать Пушкина в Москву для личной беседы.

31 августа барон Дибич пишет псковскому губернатору Адеркасу: «По высочайшему государя императора повелению… прошу покорнейше ваше превосходительство находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10 класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при посылаемом вместе с ним нарочным фельдъегерем. Г. Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря…»

4 сентября Пушкин, прибыв в Псков к губернатору, пишет П.А. Осиповой: «Я предполагаю, что мой неожиданный отъезд с фельдъегерем поразил вас так же, как и меня… Вот факт: у нас ничего не делается без фельдъегеря. Мне дают его для безопасности. После любезнейшего письма барона Дибича зависит только от меня очень этим возгордиться. Я еду прямо в Москву…»

В тот же день Адеркас доносит в рапорте Дибичу, что Пушкин выехал из Пскова в Москву.

Дальнейшее известно: Пушкин был принят императором, и не только прощен по всем пунктам, но и освобождён на будущее от всякой цензуры.

— Отныне я твой цензор! — сказал поэту Николай I.

На этом период опал и неудач в жизни Пушкина закончился, наступило время его официального признания как первого поэта России.

Нас же теперь интересует один немаловажный вопрос: инструктировал ли де Витт пред отправлением в командировку Бошняка, чтобы тот объективно подошёл к информации об опальном поэте, или дал негласное указание сделать всё возможное, чтобы спасти Пушкина от Сибири? О личном расположении генерала к поэту, мы уже говорили, как и о том, что между ними как раз в тот момент существовала и личная переписка. Но и это не всё.

Вполне возможно, что разгадка тайны поездки Бошняка состоит в следующем. Приведём воспоминание современника: «Живя в Михайловском, он (Пушкин) был в переписке с самим Ризничем, как сказывали нам люди, близкие к последнему».

Итак, Пушкин, прибыв в Михайловское, вступает в переписку с Ризничем. Но ведь Ризнич — это ближайший друг де Витта! Именно в это время генерал хлопочет о присвоении дворянства и о награждении Ризнича орденом. Случайны ли эти совпадения? Не был ли Пушкин через того же Ризнича проинформирован Виттом о внимании нового императора к его персоне, и о том, как себя следует вести (хотя бы внешне) в новых обстоятельствах. Сам генерал (опытнейший разведчик!), разумеется, об этом никогда бы напрямую не написал, а вот через Ризнича — вполне вероятно. Если всё обстояло именно так, то перед нами ещё одна блестящая многоходовая комбинация Ивана де Витта, целью которой являлось спасение для России величайшего из её поэтов.