Катя, следившая напряженно за откровениями бабы Клаши, на мгновение снова утратила нить… О чем она говорит?

– Сейчас-то я вот на все это по-иному гляжу. Если чего-то одного в жизни лишен, пользуйся другим. Бери, а то поздно будет. Это, так сказать, мораль наша, лежачих больных. Кто не успел воспользоваться жизнью и ее дарами. Вы вот что мне скажете, девушка дорогая, вы не ханжа?

– Вроде нет.

– Ладно, а то сейчас много ханжей из всех щелей повылазило. Ходячие, здоровые, сытые… Вот и злые, учить всех горазды, как жить. А мы, лежачие, по-другому рассуждаем. Ну а тогда, в детстве, что мы понимали? Казалось все это нам нелепым, раздражало, злило. Ишь ты, нашлись какие – другие. Какие они другие? Вот и травили, дразнили, изводили, ябедничали на них вожатой. А у той сразу глаза на лоб. Как это так, девочки… школьницы… и вдруг такой разврат.

– Простите, я что-то не совсем вас понимаю. – Катя решила, грешным делом, что старушка допилась до кондиции, и заспешила с главными вопросами: – Значит, в детстве Адель и Роза дружили, а когда эта дружба перешла в неприязнь? Сейчас ведь между их семьями открытая война. Они ненавидят друг друга.

– Кто вам это сказал? – спросила баба Клаша.

– Да весь город… многие свидетели.

– А вы на три буквы посылайте всех этих доброхотов, болтают чего не знают, – баба Клаша погрозила пальцем. – Они вместе всю жизнь.

– Но как же это… ведь сплошные убийства…

– Погодите вы со своими убийствами. Слушайте, что я скажу. Во-первых, фамилии, вам они ничего не говорят?

– Их фамилии?

– Это ведь их девичьи фамилии. Адка еще ладно, она замуж никогда не выходила, а Роза была замужем шесть лет. Мать ее по-быстрому от скандала, от пересудов городских замуж выпихнула, едва ей восемнадцать стукнуло. Нашли парня, он в гальваническом цеху работал электриком. Вот бедолага, промучился он с ней… правда, сыновей ей заделал – видно, со злости. А потом все равно слинял. А она и в загсе его фамилию не взяла и потом сынкам свою передала. Это вам о чем-то говорит?

– Нет.

– Мы вот еще тогда судили-рядили, чего они не уедут-то отсюда вдвоем, не бросят все, не сбегут. Так у Розки мать слегла, вот как я, лежала колодой пятнадцать лет. Розка при матери, Адка при ней. Шерочка с машерочкой… так мы их тогда еще в лагере обзывали. Правда, у Адки тоже сынок родился – без мужа, видно, загуляла девка с горя, ну и в подоле принесла, подружке своей назло. Розка тогда ведь еще замужем была. И вроде как оказались они обе мамашами. Бывало, сыновей в лагерь – не в тот, конечно, а на юга в Анапу, завод-то наш тогда уже в Анапе детский лагерь имел – сплавят на все лето. А сами отпуск возьмут и тоже махнут на юг. В Крым, в Ялту. Снимали там квартиру на двоих и… Там не Электрогорск, делай что хочешь.

Катя начала понимать.

– Вы хотите сказать, что они…

– Они надышаться друг на друга не могли всю жизнь. Обожали друг друга. Хотели друг друга. Мне ли не знать, я ведь тоже к ним в подруги набивалась когда-то. Но им никто не нужен – ни дети, ни семья. Они скучают только друг о друге и живут одна для другой.

– Но ведь сейчас они заклятые враги!

– Кто вам сказал? Роза?

– Нет, мы так и не успели ее допросить.

– Адель?

– Нет. Она не говорила.

– То-то и оно. Когда их сынки, которые, кстати, все детство провели вместе, не только дружили, но часто и в одной квартире жили подолгу, когда Роза и Адель одно хозяйство вели – было ведь и такое… когда их сынки вдруг разбогатели, от денег стали пухнуть, а потом из-за денег и поцапались, думаю, несладко этой парочке пришлось. Но они беспокоятся лишь друг о друге. Так было у них всегда – и в детстве, и в молодости, и сейчас. Они не просто подруги, поймите это правильно, если только вы не ханжа.

– Я не ханжа, – снова заверила старушку Катя. – А тогда, летом пятьдесят пятого, в лагере «Звонкие горны» все же за что их хотели выгнать?

– Они вечно ходили в обнимку, прятались по темным углам, целовались, не могли друг от друга оторваться. Ребята… не я, то есть я тоже, потому что была зла на них, обижалась… мы все… мы травили их, проходу им не давали, но они только крепче врастали друг в дружку. А потом их застукала пионервожатая. И на линейке перед ужином мы устроили им открытый товарищеский суд. Так это тогда называлось. После ужина на сборе отряда мы все должны были решать – оставить их или выгнать с позором. Вожатые поощряли весь этот наш подростковый бред, всю эту нетерпимость.

– А преподавательница физкультуры и танцев Любовь Зыкова?

– Знаете, я тысячу раз прокручивала про себя события того вечера – и в детстве, и в старости. Так вот я ее совсем в тех событиях не помню. Вожатые и педагоги гневно выступали, клеймили «позорное поведение», мы тоже все галдели. Я помню Розку и Адку там, на линейке, – обе красные как раки, но они ни в чем не хотели каяться. И даже на линейке в строю держали друг друга за руку. Это нас и бесило. А вот ее… Зыкову я совсем, совсем не помню в тот день. Где-то в стороне она была, наблюдала за всем этим. А потом, видно, перед ужином отправилась на кухню со своим гостинцем.

В то время когда Катя еще только поднималась вместе с девушкой из собеса на лифте на шестой этаж дома на Заводском проспекте, на другом конце Электрогорска на проходной фармацевтической фабрики сотрудники наркоконтроля задержали рабочего-уборщика.

Сработал заблаговременно установленный идентификационный датчик, показавший, что рабочий, явившийся в воскресный день «убирать офис, лаборатории и туалеты», «не пустой, а носитель».

Дальше больше – при личном досмотре выяснилось, что «уборщик» пытался пронести на себе в здание фабрики упаковки с ампулами. Пластиковый пропуск, который он предъявил на проходной сотрудникам наркоконтроля, занявшим место обычной охраны фабрики на период проверки, был выписан в субботу, накануне. Но когда начали досконально разбираться, срочно вызвав на фабрику менеджера по работе с персоналом и начальника отдела кадров, выяснилась поразительная вещь – под видом воскресного уборщика на территорию фабрики пытался проникнуть менеджер-технолог по фамилии Заварзин, который, по уверениям управляющего фабрикой, «две недели как находился в отпуске в Таиланде».

Полковник Гущин, сменивший свой кокетливый чепчик на здоровенный пластырь, прикрывший порез на лысине, не присутствовал при «первичных» фазах допроса жулика, явно пытавшегося (с ведома или без ведома руководства фабрики) вернуть на место (ясно, что лишь на время проверки) взятые для сбыта препараты (какие именно, показала бы экспертиза).

Он вошел в помещение охраны фабрики, где борцы с наркотиками охрипли от грозных криков, вконец запугав свою жертву.

– У вас семья есть? – спросил полковник Гущин пойманного с поличным менеджера.

– У меня жена, двое детей, поверьте, я не хотел… Меня попросили, то есть заставили…