– Я встану, – говорю я. Я предупреждаю ее, потому что вижу, что она все еще на взводе.

– Нет, ты останешься здесь, пока я не буду уверена, – говорит она.

– У него нет оружия, – повторяет Огене.

– Можно я хотя бы мясо с себя уберу? Мне немного противно, а рубашка дорогая. – Я по кусочку собираю содержимое пакета. На ум приходит мой отец, который учит меня резать козу, вскрывая живот по всей длине и называя все органы. Только мой отец никогда такого не делал. Воспоминание принадлежит одному из мужчин, стоящих вокруг. Чужие мысли в голове отвлекают, не дают сосредоточиться. Это будет непросто.

– Ты назовешь мне свое имя, – говорит Ойин Да. Она разговаривает странно, словно читает по книге.

Поддавшись импульсу, я говорю ей правду:

– Назову. Меня зовут Кааро. Я вор, и меня попросили найти тебя. – Я рассказываю ей все. Рассказываю, поражаясь, что могу выдергивать мысли из ее головы, словно початки кукурузы. Они плавают в эфире, видимые, аппетитные кусочки, у них есть вес, характер и запах. Сложно объяснить тому, кто этого не испытывал. Я чувствую, что она расслабляется. Нет, это кто-то другой, справа от меня, одна из женщин с покупками. Это ее пакет с мясом. Был. Она думает, можно ли спасти хотя бы его часть. В Лиджаде есть дети, и накормить их всех в последнее время непросто.

Я снимаю пробу с других, но сейчас привязан к мыслям Велосипедистки. В них ясность, никакого вероломства, красота в сочетании с необузданным игривым развитием возможностей и альтернативных вариантов. У нее в голове четыре потока мыслей сразу. Она истинная эгалитаристка и относится к Огене с большим почтением.

Место, в котором я оказался, – всего лишь прихожая Лиджада. Это прямоугольная комната, половину которой занимает какая-то нелепая машина. Настоящий монстр Франкенштейна, детали которого собраны из разных эпох и заменяются ворованными запчастями. Он работает, но только благодаря частому вмешательству Огене, Ойин Да и еще нескольких мужчин и женщин, для которых, как я чувствую, это что-то вроде приятной обязанности, наполняющей их гордостью, которая пропитывает всю комнату. Здесь на удивление темно, хотя часть панелей управления светится теплым зеленым или красным светом. Я постигаю Лиджад из того, что вижу, и того, что нахожу в мыслях окружающих меня людей, и поступающую разрозненную информацию мне очень трудно сортировать.

Несмотря на оружие, я не чувствую злых намерений в Ойин Да. Даже наоборот. Видимо, она считает угрозу своего рода проверкой новых жителей, хотя и не решила еще, что делать.

– Зачем я этому Сорок пятому отделу? – спрашивает она.

– Не знаю, но не думаю, что они хотят вручить тебе медаль, – говорю я. Она не боится правительства. Ни малейших признаков тревоги.

Она наклоняет голову к Огене:

– Вы слышали об этой организации?

– О Сорок пятом отделе нет, но я слыхал о вышестоящем ведомстве в те далекие времена, несколько десятилетий назад, когда разные неучи убивали детей, обвиняя их в колдовстве.

Есть и кое-что еще, но Огене держит это при себе, потому что не хочет, чтобы я знал то, что известно ему. Я все равно выуживаю информацию у него из головы.

Нынешний О45 начинался в середине нулевых как спасательная операция, подумать только. К 2006 году было несколько случаев линчевания детей и подростков. Толпа либо забивала их до смерти, либо казнила «ожерельем». Убийства провоцировали церковные пасторы, объявлявшие детей колдунами. В некоторых случаях единственным признаком колдовства был альбинизм. Пасторов нельзя было арестовать, потому что они пользовались любовью в обществе, а это можно перевести в голоса избирателей, даже в стране с повсеместной фальсификацией выборов. Мир в ужасе наблюдал за снятыми на мобильник действиями толпы, и Нигерия в который раз оскандалилась в глазах мирового сообщества. Президент требовал сделать что-нибудь.

Первым шагом стало простое наблюдение за церквями. Агенты внедрялись извне или вербовались среди паствы, анализировались проповеди с амвона. Открытый интерес к духовному – это еще не все, такие верования в Нигерии были вездесущи. Отделу сорок пять поручили искоренять интерес к экзорцизму, особенно к насильственному варианту, вроде изгнания демона избиением или голодом. Потенциальная жертва называлась одержимой и выбиралась пастором при поддержке родителей. Агенты Сорок пятого отдела умыкали ребенка среди ночи.

Операция была настолько успешной, что местные суеверия обвинили во всем Сатану. Это Дьявол был тем вором, который похищал детей вместо того, чтобы позволить чадам Божьим изгнать демонов. Это не имело значения. Смерти пошли на убыль, дети были спасены, и никто не подозревал, что к этому причастно государство.

Потом в сферу внимания отдела попали другие аномальные явления.

Огене любит Ойин Да как дочь. Кажется, он любит и свою жену Регину, хоть и трахает местную лиджадку. Одна из женщин в комнате думает, что я представляю опасность для ее дочерей, и мысленно призывает Ойин Да застрелить меня. Та этого не делает.

Ойин Да вскидывает дуло вверх, не сводя с меня глаз. За ней интересно наблюдать. Первое, что бросается в глаза, это ее огромная африканская шевелюра, напоминающая две черные луны, застывшие на орбите вокруг ее головы. Аккуратный пробор разделяет ее волосы точно посередине. Но есть и кое-что еще. Ее глаза не знают покоя, по нескольку раз фокусируются на всем, что находится в ее поле зрения, но в то же время способны наблюдать за мной. У нее большой рот, но тонкие губы. Она худа, а язык ее тела – смесь абсолютной неподвижности со вспышками гиперактивного движения, словно она какое-то время размышляет, а потом решительно действует. Еще она разговаривает так, словно читает текст по книге. Четко, правильно, но до странности неэмоционально.

Она думает, что на полу, должно быть, неудобно, и ищет повод, чтобы позволить мне встать. Я улыбаюсь. Я решаю, что читать мысли мне нравится.

– Что смешного? – спрашивает Ойин Да.

– Ничего. Я просто думал, что тут повсюду должна играть музыка сестер Лиджаду, – говорю я. И напеваю несколько тактов услышанной в Нимбусе песни.

Ойин Да бросает взгляд на Огене, и я узнаю, что это название придумал он.

– Обыщите его, – говорит она.

Пока они меня обшаривают, я замечаю, что окон здесь нет, а помимо огоньков машины через неравные промежутки светят люминесцентные лампы. Сильно пахнет горящим металлом, как в мастерской сварщика, хотя ничего не горит. Подозреваю, что подобная машина требует большой и постоянной работы.

– У него нет оружия, – говорит один из тех, кто меня обыскивал. Запах мяса вызывает у него отвращение.

– Я же сказал, – говорю я.

– Да, сказал, – говорит Ойин Да. – Что мне с тобой делать?

– Если есть угроза, нам нужно уходить в противоположную ей сторону, – говорит Огене.

– Разве не нужно сначала понять угрозу? – спрашивает Ойин Да.