– Нам предстоит переплыть два моря и проехать не одну страну.

– И где же мы обретём наш дом? – снова спросила Альбия, у которой предстоящее путешествие вызывало одновременно и страх, и радостное возбуждение, и жгучее смятение.

– Возможно, в далёком городе Томы, в провинции Понт. Это дикий, но мирный уголок Римской империи, хотя самих римлян там почти нет. Там ты будешь только моей женой, моей Альбией, и тебя больше никто не назовёт Аматой – служительницей Весты, – ответил Марк со своей прежней, загадочной и пленительной, улыбкой.

– Если, как ты сказал, там нет римлян, у кого же мы сможем найти приют? Ведь в первые дни нам нужно будет осмотреться, чтобы понять, с чего начать нашу новую жизнь, – справедливо заметила Альбия с серьёзным лицом.

Марк, восхищённый её решимостью принять будущее, какие бы новые испытания оно им не сулило, обнял Альбию, нежно привлёк её к себе на грудь и сказал:

– Там живут римские поселенцы, ссыльные. И я думаю, один из них с радостью предоставит нам свой кров. Впрочем, тебе знакомо его имя: Овидий Назон...

Прошло пятнадцать лет после бегства Марка Блоссия и Альбии из Рима. За это время многое изменилось как в судьбах тех, кто был причастен к необычной истории влюблённых, так и в судьбе Римского государства.

В завещании Август принял Ливию в род Юлиев и даровал ей титул Августы – «божественной»: с той поры и до самой смерти государыни Тиберий держался в тени её могущества. Что, впрочем, нисколько не отразилось на его восхождении к вершинам власти. Сразу после того, как он был провозглашён императором, в среде его близких началась череда загадочных смертей. Первой жертвой придворных интриг стал Агриппа Постум, внук Августа от Юлии Старшей, которая умерла в ссылке в том же году. Девять лет спустя в Риме скоропостижно скончался Друз Младший, к которому Тиберий никогда не испытывал отеческой любви и смерть которого не вызвала в нём скорби. Умерла в изгнании, так и не дождавшись помилования, осуждённая своим дедом Юлилла. А девятью годами раньше, победив царя Армении, в Антиохии, сирийской столице, скончался славный Германик.

Его внезапную смерть (как подозревали, от яда) приписывали коварству Тиберия и не только. По Риму ходили упорные слухи о том, что это подлое преступление свершилось не без участия Ливии. В отравлении Германика обвинили наместника Сирии Гнея Пизона, не скрывавшего своей вражды к любимому народом консулу, и его жену Планцину. Пизона судили, но он покончил с собой, а его жена была помилована благодаря заступничеству Ливии. Однако ненависть римлян к ней была так сильна, что ей тоже пришлось свести счёты с жизнью сразу после смерти Ливии.

Постепенно Тиберий показал себя правителем, дав полную волю всем своим жестокостям. И всем не без основания казалось, что его прорвавшаяся свирепость сдерживалась до поры лишь уважением к Германику и страхом перед ним.

Причастной к смерти Германика, хотя и косвенно, оказалась также Деллия. Став первой придворной дамой в окружении Ливии, она знала о готовящемся покушении, но сохранила свои наблюдения в тайне. Покровительство Ливии давало ей те преимущества перед любовницами императорских фаворитов, которые она прежде так мечтала заполучить. Пользуясь своим влиянием при дворе, Деллия сумела отомстить Магию, при этом нисколько не запятнав своё имя знакомством с ним. Луций Магий был убит во время весеннего праздника Кибелы, древней богини, называемой также Великой Матерью. Среди богомольцев, чтущих богиню, было много иноземцев, и ни у кого не вызвало подозрений, что римский гражданин был заколот в драке паломниками из Антиохии. Сира, верная служанка Деллии, была отпущена ею на волю на следующий день после убийства Магия.

***

Пронизывающий солоноватый ветерок дул с моря, солнце робко проглядывало в разрывах туч. На холмистых склонах мирно паслись быки и козы; среди голых скал и камней зеленели рощи. Когда Альбия смотрела на пронизанную светом воду, или на песчаный берег, или на голубеющие к вечеру холмы, ей казалось, что эту безмятежную дикую красоту ничем не нарушить, как не нарушить мирное равновесие её души.

Альбии минуло тридцать четыре года, и она была в расцвете красоты – яркой, зрелой и солнечной. В чертах её пленительного лица и в линиях тела, угадывались чарующая мягкость и умиротворение, так свойственные женщинам, которые обласканы любовью и которые любят сами.

Много лет назад один из первых поселенцев выстроил на склоне холма, отлогим скатом обращённого к морскому берегу, виллу по римскому образцу. Здесь был перистиль с колоннами и цветами, стены из светлого камня были покрыты зелёным ковром плюща. Овидий уступил своим друзьям эту виллу, а сам перебрался жить в соседний дом, где написал свои последние «Скорбные элегии».

Только эта вилла и вечера с опальным поэтом, читавшим им свои стихи, напоминали беглецам из Рима их далёкую и ставшую чужой родину. В остальном они мало чем отличались от местных жителей: гетов, греков и сарматов. Альбия заплетала свои длинные волосы в косы как это делали сарматские женщины, Марк отпустил усы и бороду. Одевались они в домотканые рубахи из льна, а зимой – в войлочные накидки и обшитые мехом сапоги. В суровом краю не было места унынию и праздности, здесь они ощутили ясную уверенность в своих силах. И они были счастливы, как могут быть счастливы усталые путники, избегнувшие гибели и обретшие новую родину.

Марк завёл знакомство с местными рыбаками и уходил с ними в море, на рыбную ловлю; иногда занимался охотой. Альбия обучала латыни местных богачей и их детей.

Жизнь в городке Томы текла медленно, по-провинциальному: жители вставали с рассветом, ложились с закатом. Только изредка улицы наполнялись волнением, когда приходил очередной римский корабль. Люди выбегали на пристань посмотреть на тех, кто приплывал из столицы мира, и узнать, что они привезли. И тогда они узнали о смерти Ливии.

В тот день римская галера привезла в Томы не только сборщиков налогов, но также новых поселенцев.

Альбия готовила на ужин похлёбку из морских рыб, когда бывшая у неё в услужении девушка-гречанка, сказала, что хозяйку дома хочет видеть какая-то женщина.

– Можешь пригласить её в дом. Я поговорю с ней, – ответила Альбия, удивляясь: у них редко бывали гости в столь позднее время.

Вскоре в перистиль вошла немолодая женщина, с бледным осунувшимся лицом, на котором время беспощадной рукой оставило свои глубокие отметины. Это лицо было бы неузнаваемо, если б не мерцающие холодной зеленью глаза продолговатого разреза и застывшая в линиях рта надменная злая усмешка. Красота гордой своенравной патрицианки, некогда привлекавшая взоры толпы, с возрастом сильно поблекла.

Альбия узнала Деллию. Хотя появление этой знатной римлянки в далёкой провинции удивило её, страха она не испытала.

– Приветствую тебя и да будут благосклонны к тебе боги, – обратилась к Альбии нежданая гостья. – Я пришла в этот дом, когда услышала, что здесь живёт семья из Рима. Хотя мы не встречались прежде, но круг знакомых у нас, полагаю, один. Ты ведь знаешь Овидия? Он поселился в этом городе много лет назад, и я хотела бы найти его.