– Не смей просить прощения за то блаженство, которым ты так щедро одарил меня, – ответила весталка. – До тебя я никогда никого не любила – мне было неведомо, что такое любовь. И ты был прав, когда говорил, что мы с тобой одно целое... Вся моя жизнь – в тебе, Марк, и теперь я знаю, что завистливые боги больше никогда не разлучат нас...

Марк, прежде не веривший ни в загробную жизнь, ни в подземное царство Аида, ни в элизиум, догадался, что значили последние слова Альбии, и эти слова вселили в него надежду. Если им было не суждено друг друга любить и вместе жить здесь, на земле, то там, по ту сторону могилы, они соединятся в вечном блаженстве...

Прежде чем прибывшие с Деллией воины, выполняя её приказ, развели влюблённых в разные стороны, весталка обняла Марка и тихим голосом закончила:

– Помни: «Где ты Гай, там я Гаия»...

Марк понял, что Альбия также готовится к вечному воссоединению с ним и что, несмотря на предстоящую разлуку, где каждого из них ждёт суд и смертный приговор, дальше они пойдут вместе – и он улыбнулся этой мысли как счастью.

По возвращении в Рим Деллия первым делом распорядилась доставить пойманных ею беглецов к императорскому двору. Сама же отправилась домой: перед тем, как появиться на людях после утомительной дороги, следовало позаботиться о своём внешнем виде. Приняв ванну, умащённая благовониями, одетая и причёсанная, она приободрилась и постаралась привести в порядок взбудораженные мысли. Она испытывала большое облегчение, одержанная над Марком победа наполняла её мстительной радостью. Ей казалось, что она в одиночку справилась с непосильной для других работой и что за это её должна ждать награда. Оказанная ею властям услуга в поимке бежавших от правосудия преступников, по мнению самой Деллии, дорогого стоила, и ей уже не терпелось предстать перед ликом божественного Августа. И какими же были её разочарование, досада и злость, когда она узнала от Ликина, что император уехал отдыхать на свою виллу на Капри.

– Что делать, слабое здоровье нуждается в покое и заботливом уходе! – говорил Ликин с огорчённым лицом. – В последние дни, омрачённые к тому же семейными неурядицами, печень божественного так страдала от истечений желчи, что он в отчаянии был вынужден обратиться к необычному и сомнительному лечению. Да, да, к сожалению, горячие припарки императору больше не помогают, и Антоний Муза посоветовал ему употреблять холодные. А также предписал ему полный покой. – И, немного помолчав, он со вздохом прибавил: – Только какой же в Риме покой, когда здесь каждый день случаются разного рода неприятности?

Деллия слушала его и при этом ломала себе голову, недоумевая, что предпринять и не признать ли себя побеждённой, ибо Фортуна уже не раз отворачивалась от неё, как будто давая ей понять: боги покровительствуют не ей, а тем, кого она преследует своей местью.

Ликин, в котором красота Деллии вызывала одновременно и восхищение, и желание обладать ею, взял её за руку и хотел прижаться к ней губами, но женщина торопливо отстранилась от него. Сейчас её занимали иные мысли, и желания, далёкие от любовных утех, волновали её горячую кровь.

– Если суд над Марком Блоссием снова будет править какой-нибудь продажный претор вроде Гая Пизона, боюсь, закончится он тем же, чем и предыдущий, – сказала Деллия со злостью, неожиданно исказившей черты её прекрасного лица. Затем, не скрывая раздражения, она продолжила: – Ведь прежде Август предпочитал сам вершить суд, и, говорят, делал он это с большим усердием. Это и понятно, кому же ещё, как не божьему избраннику, решать участь смертных: он в одном лице император, верховный жрец и судья. К тому же Август – законодатель. Разве не он пересмотрел старые законы и ввёл новые? разве не он строжайшим образом предписал каждому римлянину безукоризненно следовать этим законам? Так неужели теперь, когда и старые, и новые законы столь дерзко нарушаются, император не станет их защищать и лично не накажет преступников?

Ликин пожал плечами.

– Да, император избран богами, но вместе с тем он такой же человек, как мы с тобой. Должен сказать, Август блестяще справлялся со всеми своими обязанностями до тех пор, пока совсем не занемог. Однако жалобщики, хотя и знали о его недомогании и желании отдохнуть, не переставали удерживать его всё новыми и новыми судебными делами. Тогда божественный сказал, что даже если всё будет против него, в Риме он больше не останется.

Фаворит Августа снова придвинулся к Деллии с намерением обнять её:

– Безусловно, ты – прекраснейшая и храбрейшая из всех женщин, которых мне приходилось встречать, – с пылкой восторженностью произнёс он; во взгляде его тёмных с хитрым прищуром глаз светилось обожание. – Кто ещё из римских матрон отважился бы на такое рискованное предприятие как преследование бежавших от правосудия преступников? Кто не только словами, но настоящим делом доказал бы свою безмерную преданность императору и – главное! – глубокое уважение к его законам? Безусловно, ты вправе возмутиться, что завершение столь блестяще начатого тобою дела затягивается на неопределённый срок... Но, моя благородная Деллия, даже ты не можешь требовать, чтобы Август изменил своё решение. Тебе придётся набраться терпения и ждать, пока император выздоровеет и вернётся в Рим, чтобы править суд, или же пока он доверит это дело справедливому и беспристрастному судье...

– Послушай, Ликин, – с хмурым видом прервала любовника Деллия, – я обещала тебе отыскать беглецов, я сделала больше: я сама привела их в Рим. Полагаю, у меня есть право интересоваться, как будет продвигаться судебное разбирательство? Если, как ты только что сказал, император назначит судью по своему усмотрению, смогу ли я встретиться с этим человеком в приватной обстановке? Мне важно самой убедиться, будет ли он достаточно беспристрастным и насколько справедлив будет вынесенный им приговор.

Теперь уже Ликин отстранился от Деллии: он вдруг заметил морщинку у её переносицы, когда она хмурилась, и подумал, что о её красоте только слава идёт по всему Риму, а на деле не так уж она хороша. И ещё он подумал, что она слишком скупа на ласки, и что ему, пожалуй, стоило бы подыскать себе другую любовницу.

– Ты оказала Августу и всему государству огромную услугу, я этого не отрицаю, – изменившимся голосом проговорил Ликин и вздохнул, всем своим видом показывая, какую скуку наводит на него и этот разговор, и это разочаровавшее его свидание. – Я даже готов утверждать, что император по достоинству оценит твою услугу, но не требуй большего. Осквернение священного огня Весты – дело государственной важности, и частные лица будут допущены к нему только в качестве свидетелей. Я готов выполнить любую твою просьбу, моя прекрасная Деллия, но в государственном устройстве есть вещи, изменить которые даже мне не под силу.

И, подавая Деллии руку, чтобы проститься, он прибавил с учтивой и холодной вежливостью:

– Не огорчайся: когда будут нужны свидетельские показания, тебя вызовут в суд в числе первых.

Деллия, которая отлично разбиралась в мужчинах, взглянула на Ликина и вмиг поняла, что потеряла свою власть над ним. А тот, как бы подтверждая её мысли, опустился в кресло и прикрыл глаза, давая этим понять, что хочет остаться один и больше в ней не нуждается.