Потом перенесся в мотель на пути из Эсперанса, где за спущенными занавесками зализывал разбитую губу и исходил липким потом после того, как известил неизвестно кого по телефону, что нашел свою тень, – только голова была замотана бинтами, а тело облегала свеженакрахмаленная пижама с вышитой монограммой на нагрудном кармане, которую он силился ощупью разобрать. Нет, не «М» – Майстер, не «П» – Пайн, не «Б» – Борегар и не «Л» – Линден или Ламон. Пожалуй, она напоминала звезду Давида, однако с большим, чем следует, количеством лучей.

Вот он уже в мансарде Ивонны, где среди ночи слышится топанье мадам Лятюлип. Самой Ивонны в комнате нет, да и мансарда, пожалуй, просторнее, чем у Ивонны, даже просторнее, чем студия Изабеллы. Откуда же здесь взялись розовые цветы в старинной фарфоровой вазе и гобелен, изображающий сцену соколиной охоты? С потолка, лениво вращая лопастями, свисал вентилятор.

Ну да, он лежал рядом с Софи на квартирке в Чикаго-хауз, в Луксоре, и она говорила ему о мужестве. Но запах был другим. Тогда пахло ванилью, теперь – сухими цветочными лепестками. «Он сказал, что меня надо бы проучить, – говорила Софи. – Черта с два. Это их надо проучить – Фрэдди Хамида и его гнусного дружка Дикки Роупера».

Он различил металлические жалюзи, дробящие на полоски живой солнечный свет, и великолепные муслиновые шторы. Слегка повернув забинтованную голову, Джонатан увидел серебряный поднос, кружевную салфетку, кувшин апельсинового сока и бокал. За пространством, выстланным толстым ковром, как в тумане, маячила открытая дверь в большую ванную комнату с висящими в ряд полотенцами разных размеров.

Глаза слезились, тело замерло, как тогда, когда лет в десять он прищемил руку дверцей чьей-то машины. Под щекой он ощутил жесткий бандаж, укрепленный на поврежденной части черепа, которую восстановил доктор Марти. Тогда Джонатан повернул голову в прежнее положение, и глаза стали наблюдать за движением вентилятора под потолком. Мало-помалу внутренний армейский гироскоп начал выравниваться.

«Вот здесь тебе предстоит испытание», – говорил Берр.

«Они должны увидеть доказательства, – инструктировал Рук. – Ты не можешь просто выйти к ним с ребенком на руках и ждать аплодисментов».

«Перелом черепа и челюсти», – утверждал Марти.

Сотрясение, восемь баллов по шкале Рихтера, десять лет в темной комнате.

Три сломанных ребра, а могло быть и тридцать.

Сильное кровоизлияние в ткани, угрожающее половой сфере, от удара носком тяжелого башмака.

Когда Джонатан свалился от ударов рукояткой пистолета, он получил удар в пах, и на внутренней стороне бедра остался след ботинка сорок пятого размера – сомнительное развлечение для сиделок.

Перед глазами мелькало черно-белое видение. Белый медицинский халат. Черное лицо. Черные ноги, белые чулки. Белые тапочки на резиновой подошве. Вначале Джонатан подумал, что все это принадлежит одной женщине, но потом сообразил, что их несколько. Они посещали его, словно ангелы, молча убирая, стирая пыль, заменяя цветы в вазе и питьевую воду. Одну из них звали Фиби, и у нее были ухватки заправской сиделки.

– Здрасте, мистер Томас. Как вы сегодня? Я Фиби. Миранда, ступай-ка опять за щеткой и протри под кроватью мистера Томаса. Да-да!

«Итак, я Томас, – подумал он. – А вовсе не Пайн. Или, может быть, я Томас Пайн».

Он снова задремал, а когда проснулся, увидел у кровати призрак Софи в белых брюках, стряхивающей пилюли в бумажный стаканчик. Потом Джонатан подумал, что, должно быть, это новая сиделка. Но тут заметил широкий пояс с серебряной пряжкой, умопомрачительную линию бедер и растрепанные каштановые волосы, услышал не терпящий возражений голос.

– Не может быть, Томас, – протестовала Джед. – Кто-нибудь наверняка вас без памяти любит. Родители, девочки, приятели? Правда никто?

– Правда, – упорствовал он.

– А кто такая Ивонна? – спросила Джед, нагибаясь совсем низко и подсовывая ладонь ему под спину, чтобы помочь подняться. – Она, наверное, абсолютно неотразима?

– Мы были просто друзьями, – сказал он, вдыхая запах шампуня, исходящий от ее волос.

– Значит, не станем сообщать Ивонне?

– Не станем, – ответил он чересчур резко.

Джед дала ему таблетки и глоток воды.

– Доктор Марти говорит, вам нужно долго-долго спать. Поэтому не думайте ни о чем, кроме того что вам нужно медленно-медленно поправляться. Как насчет развлечений? Книги, радио или что-нибудь подобное? Не сейчас, а через день-два? Мы о вас ничего не знаем, кроме того что ваше имя Томас, так сказал Роупер. Поэтому сами говорите, чего вам хочется. Рядом в большом доме есть целая библиотека с множеством ужасно умных книг. Корки скажет вам, что там можно найти, но, если хотите, закажем что-нибудь в Нассау. Только потребуйте. – И Джед взглянула на Джонатана огромными глазищами, в которых можно утонуть.

– Спасибо. Я так и сделаю.

Джед положила руку на лоб Джонатана, определяя температуру.

– Мы никогда не сумеем толком отблагодарить вас. Роупер, когда возвратится, скажет лучше, чем я… Но, честное слово, какой же вы смелый!

– Просто герой, – с чувством проговорила Джед уже у самой двери.

– Твою мать, – прибавила монастырская воспитанница, зацепившись карманом брюк за дверную ручку.

* * *

Джонатан осознал, что это была не первая их встреча с тех пор, как он попал сюда, а, вероятно, третья. Две первые были вовсе не во сне.

«Во время первой ты просто улыбалась, и это было чудесно: ты молчала, а я мог думать, и что-то между нами произошло. Ты была в галифе и бумажной рубашке, с заложенными за уши волосами. Я спросил: «Где мы?» А ты ответила «Кристалл. Остров Роупера. Дома».

Во второй раз мне показалось, что ты моя бывшая жена Изабелла, которая ждет меня, чтобы ехать в ресторан, потому что тебе вздумалось вырядиться в нелепый брючный костюм с золотыми галунами на лацканах. «Если понадобится, звонок прямо за кувшином с водой», – сказала ты. А я ответил: «Ждите вызова». Но все это время я думал, почему, черт побери, ты так по-клоунски одета?

«Ее отец разорился, боясь уронить свое дворянское достоинство, – с презрением говорил Берр. – Он подавал к столу марочное вино, когда нечем было платить за электричество, и ни за что не послал бы дочь учиться на секретаршу, потому что считал это унизительным».

Лежа на подушке здоровой щекой, лицом к гобелену, Джонатан без малейшего удивления узнал на нем даму в широкополой нарядной шляпе. Это была поющая тетушка Энни Болл.

Она была замечательной женщиной и пела отличные песни, вот только ее муж-фермер все время напивался и всех ненавидел. И вот однажды Энни надела шляпу, посадила Джонатана с его вещичками позади себя в фургон и сказала, что они едут отдыхать.

Они ехали до позднего вечера и пели песни, пока не остановились у дома, над дверью которого была на гранитной доске выбита надпись «МАЛЬЧИКИ».