– Дерябин, – повторил Роман уже увереннее и, не находя других слов, показал на него рукой, сорвавшись вдруг на крик: – ДЕРЯБИН! – А затем выкрикнул совсем уж необъяснимое: – Стой! СТОЯТЬ!

Николай Дерябин шагнул назад и тут же – в сторону, заученным жестом выхватывая пистолет из кобуры.

Ему даже в голову не пришло заявить, что боец обознался, попытавшись хоть как-то выторговать себе время.

Он четко среагировал на свою настоящую фамилию. И только потом узнал в этом грязном, небритом и давно не мывшемся парне того, кого ему вечность – всего-то месяц! – назад приказали доставить в особый отдел фронта. Вот примерно как сейчас.

Эффект внезапности был достигнут. Дерябину удалось выиграть у остальных несколько секунд, чем он в полной мере воспользовался – навел ствол пистолета на грудь Дробота и, словно в этот момент глядя на себя со стороны, нажал на спуск.

Шалыгин пришел в движение одновременно с ним. Еще ничего толком не понимая, он просто увидел человека, готового стрелять в стоявшего рядом Романа; командир разведчиков сделал единственное, что смог в такой ситуации, – шагнул между Дерябиным и Дроботом, одновременно толкая Романа плечом и хватаясь за свою незастегнутую кобуру.

Он принял пулю, на мгновение замер, удивленно посмотрев перед собой, проговорил:

– Эй!

А потом осел на землю, прямо под ноги спасенного им Дробота.

Стоявший у грузовика Боровой тут же вскинул автомат.

Но тут уже опомнился Родимцев, до которого, наконец, дошла суть происходящего.

Сейчас он представлял отличную мишень как для Дерябина, так и для автоматчика. Однако просто так дать себя убить капитан не собирался. Вокруг не было никакого укрытия, да только прятаться сейчас Родимцев не хотел – резким движением сместившись с линии огня, он кинулся в атаку, сократив расстояние между собой и Дерябиным в одном стремительном прыжке. Потому, когда Николай выстрелил снова, он не успел прицелиться – Дробот с Родимцевым фактически разбежались в разные стороны.

А в следующую секунду комендант уже зашел справа, стараясь перехватить его руку.

Пытаясь повернуться, Дерябин невольно оказался между Родимцевым и вот-вот собравшимся выстрелить Боровым. Тот вовремя сдержался. И, в свою очередь, также сместился, меняя позицию и стараясь достать очередью если не капитана, то хотя бы своего старого, невесть откуда возникшего и разом все испортившего знакомого – Дробота.

Но в этот момент на выручку бросился стоявший возле усадьбы часовой.

Ему со своего места понадобилось чуть больше времени на оценку случившегося. Забыв о запертых в подвале пособниках, он вскинул автомат и дал длинную очередь на бегу, целясь в единственную открытую мишень – водителя. Сомнений в том, на чьей тот стороне, у часового не возникло.

Первая очередь Борового не свалила. Тот понял, что открыт. И хотя вернее было упасть, нырнуть под грузовик, он пригнулся и бросился в сторону, собираясь оббежать полуторку, укрыться за ней. Однако вторая очередь срезала его влет, и Боровой свалился, будто собирался красиво, с разбегу сигануть в реку с бережка, но внезапно поскользнулся.

Дерябину тем временем удалось-таки уклониться от рукопашной. Уходя в сторону, Николай с трудом удержал равновесие, затем тренированным ударом сбил Родимцева с ног – тот неуклюже упал на спину, взбрыкнув при этом, – затем быстро оценил положение. Не принимая в расчет безоружного Дробота, он выстрелил по приближающемуся часовому – не прицельно, просто огрызнулся. А затем рванул к единственному укрытию, находившемуся от него на кратчайшем расстоянии.

Под свист пуль Николай Дерябин в несколько скачков добрался до крыльца комендатуры, протаранил дверь и оказался внутри.

Судя по враз ожившей тишине поселка, стрелять начали уже в другой стороне.

– Sie alles verstanden?[12]– отрывисто спросил Дитрих.

Не удержавшись и повернув голову к окну, на звуки выстрелов, Полина кивнула, выдавила из себя:

– Да, я все поняла.

– Знаете немецкий?

– Учила… Учили…

– А, конечно, вы же работаете в тылу врага! – Дитрих кивнул на стоявшую на столе за спиной девушки рацию. – Почему для вас, большевиков, иностранный язык – это язык врага? Вы ведь учите языки только для того, чтобы допрашивать пленных, не общаться. Я прав? Я прав.

Выстрелы снаружи зазвучали чаще. Полина молчала. Ей просто нечего было сказать.

– Я знаю русский только потому, что на нем разговаривал один близкий мне с детства человек, – продолжал Дитрих. – Еще я владею французским, хотел читать Рембо в оригинале. Вы комсомолка или коммунистка? – Девушка покачала головой. – Нет? Что – нет? Отвечать!

– Беспартийная, – тихо проговорила Полина.

– Но у вас все в комсомоле. Вы, комсомолка, знаете, кто такой Артюр Рембо? Почему ваша нация так некультурна? Я даже немного знаю английский, учил просто так, для себя. Вы учили немецкий язык для своего удовольствия? Для личного развития?

Полина медленно попятилась, прижалась к столу, оперлась о его края. Тумбочка была рядом, точно под правой рукой.

– Дикари, – бросил Дитрих, прислушиваясь к стрекотанию автоматных очередей. Где-то рвануло, снова, еще раз.

– Гранаты, – сказал он спокойно, тут же сменил тему: – На самом деле, фройляйн, мне от вас уже ничего не нужно. Ответьте мне, только, пожалуйста, честно. Это даже не допрос, просто лично для меня очень важно… Тот человек, комендант… Который к вам так неравнодушен… Это Строгов?

– Родимцев, – машинально ответила Полина, действительно не видя в его вопросе ничего особенного, только потом поняв: немец знает то, чего, казалось бы, знать не должен, и все равно повторила, убеждая уже саму себя: – Родимцев.

– Вы врете. Строгов и Родимцев – одно лицо. Для вас уже не имеет значения ничего, потому повторяю вопрос. Этого человека называли Строговым?

Полина снова решила промолчать. Пусть даже немец прав и ничего вокруг уже не имеет значения.

– Хорошо. Я умею читать по лицам. У вас очень открытое лицо. На нем написано все, без помарок. Значит, это тот самый капитан Родимцев, он же – партизанский командир Строгов, которого по моему плану должны были уничтожить еще две недели назад. А говорят, в том, чтобы не строить планов, есть высочайшая мудрость. Как видите, планы иногда меняются. Но всегда выполняются. Я прав?

Полина молча смотрела на Дитриха. Правая рука уже нащупала край выдвижного ящика.

– Глупости какие!

Решительно шагнув к девушке, Дитрих взял ее за плечо, оттолкнул. Движение получилось даже слишком резким – Полина покачнулась и, чтобы не упасть на пол, оперлась о топчан.

Рванув на себя ящик, Дитрих сунул туда руку, вытащил пистолет и подкинул на ладони. Переложил свой в левую руку, обнаруженный сжал в правой.