Ее дом был ее крепостью, запретной для посторонних лиц территорией, куда приглашались лишь очень немногие и очень ненадолго. Шумных застолий Марта не признавала, и гостевание у нее сводилось, как правило, к скромному чаепитию или в особых случаях, наподобие дня рождения или иного торжества, которое не удавалось проигнорировать или перенести в ресторан, к паре бокалов сухого вина – разумеется, неизменно хорошего.

Процесс приготовления кофе находился в начальной стадии, когда на кухне зазвонил телефон. Марта в этот момент держала в одной руке чашку воды, которую намеревалась вылить в резервуар кофеварки, а в другой – полную, с горкой, мерную ложечку молотого кофе. Выработавшаяся за годы адвокатской практики привычка незамедлительно отвечать на телефонные звонки вкупе с отсутствием третьей руки привела к тому, что Марта просыпала часть кофе и расплескала немного воды – что, в свой черед, добавило в ее «Слушаю» пару резких, холодных металлических ноток.

Впрочем, тон пришлось немедленно сменить, потому что звонил Витольд. Витольд был очередным фаворитом Марты. Несмотря на вычурное – или, как сказал бы неисправимый Липский, дурацкое – имя и впечатляющие размеры состояния, исчисляющегося миллионами долларов, Витольд Карлович Бергер на поверку оказался вполне приличным мужчиной – то есть просто мужчиной, безо всяких дополнительных определений. Марта была убеждена, что мужчин нельзя делить на хороших, средних и так далее. Мужчина, как и осетрина, бывает только одной, а именно первой, свежести; мужчина – это мужчина, а остальные – просто самцы.

Так вот, Витольд был мужчина – ну, или умел мастерски таковым притворяться. Замуж за него Марта пока не собиралась и потому сознательно не подвергала производимое им впечатление абсолютной, стопроцентной надежности проверке на прочность. С Витольдом было очень удобно – спокойно, комфортно, не стыдно выйти на люди и так далее, ввиду чего Марта в общении с ним так же сознательно избегала крайних проявлений своего знаменитого характера. Потому что понимала: то, чего не сумел выдержать связанный священными узами брака любимый хомячок, свободного от обязательств кавалера наверняка заставит бежать дальше, чем видит, и быстрее, чем может ехать его «бентли».

Произнесенный Витольдом после традиционно теплого приветствия текст вызвал новую вспышку глухого раздражения: нынешний любимый интересовался, в порядке ли Марта и как вообще у нее обстоят дела. Вопрос был абсолютно бессмысленный, поскольку приставленный к Марте заботливым Витольдом охранник распрощался с ней у дверей квартиры ровно десять минут назад и, несомненно, уже успел доложить дорогому боссу, что благополучно доставил вверенный его попечению ценный груз к месту постоянной регистрации.

Впрочем, винить Витольда было не в чем: он просто проявлял искреннюю заботу и, наверное, хотел лишний раз услышать ее голос. Ехидный голосок внутри головы тут же подсказал, что точно так же, один к одному, только намного требовательнее и жестче, она вела себя с Андреем. Кажется, теперь настал ее черед быть чьим-то любимым хомячком, и Марта, чья склонность к анализу была выше чисто женских свойств характера, понемногу начинала понимать, чем, собственно, постоянно был так недоволен Липский на финальной стадии их супружества.

Сдержав эмоции, она ровным голосом сообщила, что у нее все в полнейшем порядке, а дела пока никак не обстоят – вон они, лежат на столе в кабинете и ждут, когда она, наконец, за них возьмется.

Витольд намек понял и быстренько закруглил разговор, с присущим ему тактом не став заводить вечную мужскую тягомотину: зачем тебе нужна эта работа, сидела бы дома и полировала ногти – денег тебе мало, что ли? Отметив про себя этот факт, Марта испытала смешанное чувство благодарности и досады: с одной стороны, Витольд повел себя именно так, как хотелось ей, а с другой… «Проснись, сестренка! – опять зазвенел в голове ехидный голосок. – Подумай своими учеными мозгами: может быть, это не такт, а обыкновенное равнодушие? Может, он просто не хочет, чтобы ты осталась без куска хлеба, когда ему наскучит забавляться с тобой – вернее, с твоим телом?»

Положив трубку, она затерла тряпочкой пролитую воду, смахнула в горсть и выбросила в мусорное ведро рассыпанный кофе, зарядила и включила кофеварку, после чего закурила, точно зная, что сигарета догорит секунд за двадцать до того, как нужно будет выключить кофеварку.

Все произошло, как она и предполагала, строго по графику, в пределах расчетных значений. Сигарета была выкурена ровно на две трети и потушена в пепельнице, пепельница опустошена в мусорное ведро и сразу же вымыта под краном и протерта насухо, и, когда она, тихонько стукнув донышком о твердое, стала на раз и навсегда отведенное для нее место, с кофеваркой случился первый приступ астмы. Слушая, как она хрипит, сипит, кашляет, булькает и плюется коричневой жижей, Марта достала сахарницу, поставила на блюдце свою любимую чашку и вдруг поймала себя на том, что действует, не совершая ни одного лишнего движения, как запрограммированный кем-то примитивный автомат. «Старею я, что ли?» – с легким испугом подумала она. Со временем большинство людей и впрямь во многом уподобляются механизмам. Одни размеренно тикают, как прабабушкины ходики, снова и снова, день за днем и год за годом совершая одни и те же более или менее бессмысленные действия; другие чудят, как старый компьютер с изгрызенной вирусами операционной системой. Но чудачества вторых, увы, так же предсказуемы, как и равномерное движение первых по проложенной не ими кольцевой колее.

Марта всегда, с самого детства, была педантична и не видела в этом ничего плохого. Но сейчас непредсказуемая, всегда выводившая ее из душевного равновесия безалаберность Липского вдруг показалась достойной зависти: по крайней мере, глядя, как он беспорядочно мельтешит, хватаясь то за одно, то за другое и оставляя за собой широкий извилистый след из разбросанных носков, засунутых в цветочные горшки окурков и блестящих, острых, как змеиное жало, статей, никто не усомнится в том, что он жив.

Переливая кофе из стеклянной колбы в тонкую фарфоровую чашку, она случайно посмотрела на телефон и досадливо оттопырила губу. Личная охрана – иногда один, а чаще всего два здоровенных, как шкафы, молодца, похожие на пингвинов в своих удушливо-черных костюмах и белоснежных сорочках, – начала таскаться за ней по пятам совсем недавно – после того, как она случайно обмолвилась Витольду о возможных неприятностях, связанных с… неважно с чем, но, вероятно, достаточно серьезных. Витольд не стал рвать на себе рубашку и медвежьим голосом реветь: «Кто-о-о?! Закопаю!!!» – а просто приставил к ней охрану. Вероятно, этим дело не ограничилось; возможно, он принял еще и другие, не столь очевидно бросающиеся в глаза меры. И если неотлучно следующая за ней охрана Марту просто раздражала, то эти таинственные – потому что неизвестно, есть они или нет и если да, то какие – меры ее откровенно пугали. В какой-то точке пространства и времени – возможно, не столь уж и отдаленной – они могли задеть тонкую сторожевую нить, и тогда…

Тогда все это могло кончиться очень скверно, и не только для Липского. Поименные списки сотрудников Генерального штаба, генеральной прокуратуры и депутатов обеих думских палат, собственноручно добытые Мартой, красноречиво и недвусмысленно свидетельствовали о калибре людей, на которых замахнулся этот сумасшедший, ее бывший супруг. Его слова о том, что эти списки будто бы нужны ему для рядового журналистского расследования, не имеющего отношения к убийству Валерия Французова и Елизаветы Соколкиной, были просто неуклюжей ложью. Врать Липский толком никогда не умел и давно оставил попытки обмануть Марту хотя бы в мелочах, не говоря уже о чем-то серьезном. Он бы и сейчас не стал пытаться, если бы во время того разговора не был так основательно навеселе. Словом, он солгал, и Марта была твердо уверена, что срочно понадобившиеся ему списки имеют-таки самое прямое отношение к двойному убийству в клинике. И если Липский знает (или хотя бы думает, что знает), что и зачем делает, ради чего рискует, то Витольд, оберегая Марту от грозящих ей загадочных неприятностей, может по неведению затронуть интересы кого-то, чье имя значится в пресловутых списках, и нажить неприятности для себя – не просто большие, а огромные.