французским и немецким, Вертинский совершенно не переносил английскую речь. Он любил хорошую дикцию и считал, что американцы и англичане говорят так, “будто во рту у них горячая картошка”. Промучившись пару месяцев с языком, а также учтя печальный опыт работы с Голливудом своего друга Ивана Мозжухина, Вертинский отказался от постановки фильма о своей судьбе».

А быть может, его частые переезды были инспирированы тем самым, затертым сегодня понятием «тоски по родине»? Известно, что Александр Николаевич многократно обращался к советским представителям с просьбой о возвращении. Впервые к приснопамятному Войкову, еще в 1927 году, в Варшаве, годом позже – в Берлине, к Луначарскому.

Отказ. Снова отказ.

«Здесь вы нам пока нужнее, Александр Николаевич, потерпите пока», – загадочно ответил артисту посольский чиновник.

Интересный факт: будущий дипломат-большевик Петя Войков учился в одной гимназии вместе с автором романса «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» Николаем Харито. В 1915 году однокашник даже написал романс «Минувшего не воротить» и посвятил «другу Войкову».

Аккомпаниатор Вертинского, Михаил Брохес, рассказывал о любопытной беседе певца. Как-то после концерта в «Русском клубе» Вертинский разговорился с советским послом, и тот между прочим поинтересовался, собирается ли артист ехать в СССР. Александр Николаевич ответил, что он уже несколько раз «кланялся» и всегда получал отказы. Тогда посол вдруг спросил: «Скажите, Вертинский, у вас была мать?»

– «Что за странный вопрос? Конечно». – «А сколько раз вы могли бы поклониться своей родной матери?» – «Да сколько угодно». – «Тогда кланяйтесь еще раз…»

И он «кланялся» снова и снова. В 1937 году, когда, казалось, добро получено, отъезду помешала большая политика – обострившийся военный конфликт между Японией и Китаем. В 1942 году написал покаянное письмо Молотову: «…Пустите нас домой. Я еще буду полезен Родине. Помогите мне, Вячеслав Михайлович…»

И, о чудо, наконец-то получил вожделенные паспорта и визы для всей семьи.

Отношение к Вертинскому в СССР в это время двойственное: с одной стороны, он – наряду с Петром Лещенко – самый знаменитый эмигрантский певец, а потому официально его песни под запретом.

Но происходят парадоксальные вещи.

В фильме 1935 года «Три товарища» (режиссер С. Тимошенко) пронырливый снабженец в исполнении Михаила Жарова легко и в любых количествах добывает строжайше лимитированные лес, цемент, паркет и прочее за взятки в виде… пластинок Вертинского.

В удивительной кинокартине «Новый Гулливер» (режиссер А. Птушко), вышедшей в свет в том же году, кукольный лилипут исполняет:

Моя лилипуточка, приди ко мне,

Побудем минуточку наедине…[38]

По задумке режиссера, эта песня должна была звучать как пародия на песни Вертинского.

Видимо, Вертинский не делал из своих устремлений тайны, а может, информация о контактах артиста с «красными» дошла каким-то иным путем, но в эмигрантских кругах об этом были хорошо осведомлены. И далеко не все были готовы простить ему стремление в новую Россию.

В 1938 году на страницах эмигрантского журнала появляется анонимная заметка, выдержанная в духе прямо-таки советского пасквиля.

Дорога «печального Пьеро» оказалась не только «длинной», но и тернистой. Помимо восторгов публики нашего трубадура частенько поджидали на ней подножки завистников и гадкие смешки недоброжелателей. Судите сами.

Журнал «Для Вас» (Франция), 1938 год:

«Знакомая дама скучает в сербской глуши. Оттуда несется ко мне ее тоскующий вопль: “Ах, какая же я несчастная! Как я завидую всем, все русским парижанам!.. Вы упиваетесь многим, упиваетесь Вертинским!..”

Спешу разуверить мою милую корреспондентку, а заодно и всех остальных поклонниц Саши Вертинского, от Парижа отрезанных:

– Не завидуйте нам!.. Пошел третий год, как мы уже “не упиваемся” больше Вертинским. Это ужасно, слов нет, но мы так ко всему притерпелись, что с Господней помощью, стиснув зубы, как-нибудь вынесем и это лишение.

Для подавляющего большинства европейской эмиграции Саша Вертинский сгинул бесследно. Но “след Тарасов” отыскался.

У тех, у кого вдрызг расшатаны нервы, кто был не прочь побаловаться белым порошком и кого тянуло на “гнилятинку”, – у этого сорта мужчин и женщин Вертинский имел успех… Он вместе со своим репертуаром действовал разлагающе…

В Париже катался как сыр в масле. Казалось бы: от добра добра не ищут… А вот он, поди те же, искал… Отправился искать на улицу, в советское консульство.

Постучался. Впустили.

– Чем можем служить, товарищ Вертинский?

– Я, понимаете, товарищ, стосковался по родине… Эмиграция – это такое недорезанное барахло… Поверите, задыхаюсь!..

– Так в чем же дело, товарищ?

– Визу бы мне… Вот такую маленькую визу, – дурашливо поясняет Саша.

– На какой предмет?

– Вольный певец вольному народу жаждет петь вольные песни свои.

– Нет, товарищ, у нас этот номер не пройдет!.. Оставайтесь в Париже и продолжайте разлагать эмиграцию “вольными песнями”. Вы нам здесь нужнее, чем там…

Мало-помалу Вертинский поистерся и вылинял в Париже. “Напеты” собственные концерты, “напеты” ночные рестораны, “напеты” рестораны просто… Надоел! Даже поклонницам…

Одно спасение – отхожий промысел: гастроли.

С помпой объявлено было: артистическое турне А. Н. Вертинского по Бессарабии…

Турне закончилось постыдным бегством из Кишинева. Бегством от концерта с предварительной продажей “ниже нуля”.

Тихий ужас посвящен был “беглецу” в местных газетах. Не пересказать всей этой печатной жути. Да и зачем? Основное же – вот приблизительно:

“Напрасно жаловал к нам господин Вертинский со своим багажом…

Мы, русские бессарабцы, народ нормальный, здоровый, и вкусы у нас такие же здоровые и нормальные… Скатертью дорога назад в Париж”.

Кумиру и баловню выпали горькие денечки. Второстепенные русские рестораны Парижа, и те снисходительно:

– Что ж, выступайте себе… Но – без фикса… За ужин с вином и водкой… А будут доброхотные даяния от гостей – ваше счастье. Ничего против этого не имеем.

Ах, вот каким языком заговорили кабатчики!

Упакованы чемоданы. Закуплены впрок гримировальные принадлежности. Саша очутился на Дальнем Востоке.

И вот там-то начал длительные, путаные переговоры с советскими представителями. Слезное моление “о самой маленькой визе”.

Несколько месяцев торговались, а дальше вся эта путаная канитель как-то оборвалась.

То ли не столковались, то ли устрашила перебежчика участь некоторых возвращенцев, но кончилось все это компромиссным открытием в буржуазно-капиталистическом Шанхае “Уголка Вертинского”. Он так и публикуется в тамошних “Заре” и “Слове” – “Уголок Вертинского”.

Кем он субсидируется, этот “уголок”?»

В середине 30-х гг. в Шанхае проживало более 20 тысяч русских. Они селились в основном на территории Французской концессии, и одна из ее центральных улиц – авеню Жоффра – в местном просторечье называлась Русской, как и сама Французская концессия, так как там проживало наших в четыре раза больше, чем французов. В шикарных кабаре царили новомодные «джасс-банды»,