его обитания, а некоторые даже предрекают его исчезновение. Он приобрел роковую привычку гоняться за насекомыми, особенно кузнечиками. Вместо того чтобы заниматься своим делом — долбить стволы деревьев там, где его ухо улавливает наличие точащих личинок, он стал подражать сорокопуту или мухоловке. Не обладая их способностью живо перемещаться в воздухе, стал бегать по дорогам, ловя насекомых, сбитых автомобилем или борющихся с воздушным потоком. Один автомобиль оставляет за собой приманку в виде сбитых насекомых, а следующий сбивает дятла, прежде чем он успеет улететь. Поэтому чем больше у нас асфальтированных дорог и чем быстрее автомобильное движение, тем больше машины сбивают насекомых, тем привлекательнее приманка на дороге, и тем больше становится убитых красноголовых дятлов.

Но у красноголового дятла, кроме «Форда» и «Дженерал Моторс», есть и другие враги. Я имею в виду муниципалитеты и американскую телефонно-телеграфную компанию. Вначале телеграфные столбы были величайшими друзьями птиц, гнездующихся в дырах, они расширяли ареал гнездования, выводя птиц из лесов на равнины и в прерии. Дятлы так полюбили эти столбы, что буквально изрешетили их дырами. Славки, крапивники, поползни и другие птицы, не способные сами выдалбливать дупла, но нуждающиеся в них, вдруг обнаружили, что они уже готовы, как по заказу! Однако вскоре и муниципалитетам, и компании надоело менять столбы, и они стали пропитывать их специальной химической смесью — креозотом. Помню, как я негодовал, когда на моей улице прекрасные, издолбленные дятлами столбы сменили на новые, измазанные отвратительной смесью. В течение многих лет я каждую весну имел удовольствие наблюдать, как красноголовый дятел занимает дупло в столбе напротив моего дома. Потом его изгонял более воинственный красногрудый дятел, красноголовый же занимал жилье по другую сторону улицы, где и выводил своих птенцов. Мне так нравилось наблюдать, как он откладывает насекомых для дозревания, что свойственно скорее сорокопуту и чего не делает ни один другой дятел: все они проявляют инстинкт создания запасов, но только надолго, впрок. Этот же дятел обычно находил наверху телефонного столба щель шириной в большой палец и до краев набивал ее кузнечиками и другими насекомыми. Он утрамбовывал эту массу в щели с таким рвением, будто от этого зависела жизнь. Позже он возвращался сюда и поедал готовый продукт.

До того как столбы стали обрабатывать креозотом, я не был сторонником прокладки проводов под землей. Нынче же исчезло последнее оправдание этим уродливым сооружениям, и я считаю, пора настоять на проводке проводов под землей. А в качестве наказания за столь долгое оскорбление эстетического вкуса народа и в память об ушедшей эпохе столбов потребовать установления кое-где необработанных креозотом столбов. Для удобства полюбивших город дятлов и славки.

Но мало было лишить красноголового дятла его любимого столба. Не удовлетворившись этим, мы еще принялись заделывать цементным раствором каждое дупло в наших дубах, претенциозно называя это их врачеванием. А бывает и хуже — дупло заливают какой-то зловонной жидкостью, полагая, что она остановит гниение и убьет насекомых-точильщиков. Естественно, на таких деревьях птицы не селятся.

Мы закрываем двери перед пернатыми квартиросъемщиками не потому, что они не оплачивают жилье. Гаички, крапивники, поползни, синицы, дятлы и славки с лихвой оплачивают свое обитание, уничтожая насекомых, зачастую более опасных для жизни дерева, чем эти отверстия, особенно на верхних его сучьях. Конечно, загнивающий ствол — это иное дело, требующее лечения. Я знаю один гигантский виргинский дуб, которому, возможно, лет пятьсот. Он стоит с восточной стороны Капитолия штата Техас, и ему было подарено еще несколько сот лет жизни благодаря самому искусному древесному врачеванию, какое я когда-либо видел. Ствол этого гигантского патриарха оказался совершенно пустым снизу доверху, полость даже зашла в одно из больших нижних ответвлений. Она была тщательно расчищена вплоть до твердой и здоровой древесины, заполнена цементным раствором, большие ветви закреплены проволочными оттяжками, поддерживающими их вес. Теперь, десятью годами позже, его раны затянулись, оттяжки были сняты одна за другой по мере того, как ветви набирали силу. Здоровая кора постепенно перекрыла цемент в основании, и наши внуки наверняка увидят лишь небольшой шрам, оставшийся после операции.

Отверстия же в верхних сучьях — совсем иное дело. Они не угрожают жизни дерева; если одна ветвь ломается, дерево наращивает другую. Вообще гниение верхних ветвей, приводящее к образованию углублений, является, очевидно, окольным путем природы, направленным на предотвращение гибели дерева, поскольку в этих углублениях поселяются насекомоядные птицы, врачующие дерево ежедневно. Особенно это относится к дубу, который не требует какой-либо обрезки. Его следует оставлять живописным буяном, каким он и является. Чем больше его хотят облагородить, тем хуже он выглядит. Кроме очистки от мха, с ним ничего не надо делать. Он сбрасывает сгнившие сучья так же естественно, как животные сбрасывают старый мех, оставаясь совершенно здоровыми.

Генерал Бек, многолетний смотритель за растительностью на территории университетского города Техаса, говорил мне, что чем больше вы обрезаете дуб, тем менее здоровым он становится. Несмотря на то, что свои знания о деревьях он приобрел лишь опытным путем, он очень успешно заботился о природе. Я полностью с ним согласен. По моему мнению, ошибочно срезать верхние ветви с дуплом, заделывать дупло или обрабатывать его консервирующим составом. Древесная хирургия такого рода может спасти отдельное дерево, но она предотвращает доступ к деревьям их естественных защитников — гнездующихся в дуплах птиц. И с эстетической точки зрения было бы ошибкой подравнивать, как денди, этого деревенского увальня, прекрасного в своей простоте, или пытаться придать ему цивилизованный городской вид. Пусть взрастает, как ему предназначено природой, напоминая об эре, когда здесь не было города с его решетками, питомниками растительности, огражденными лужайками, живыми изгородями, обстриженными по линейке, и другими чопорными украшениями, уродующими пространство природной растительности.

Глава двадцать первая

Скала и корень

Меня раздражает, когда я слышу, как какой-нибудь приезжий называет наш каркас сахарной ягодой, крапивным деревом, черноглазым горохом или черноглазыми бобами. Прав английский сельчанин, который, описывая своего приходского священника, говорит, что тот «был сначала немного странным, но теперь становится как все», — после того, как священник прожил в деревне двадцать лет. Я столь же консервативен относительно местных обычаев. Народные названия — самая непоколебимая часть нашего общественного наследия. Изменение общепринятых названий — опасное дело. Даже диктаторы не часто осмеливаются делать это.

Возобновляя мой походный запас продовольствия в местном магазине поселка Анауак во время моей стоянки в округе Чамберс (штат Техас),