— Благодарю за гравюру, — сказала она. — Мне она нравится и я уверена, что Губерт приобрел оригинал за красивое лицо, когда не имел средств покупать дорогие картины. Слышите? Это его шаги на улице.

Уэстон выглянул из-за глиняной вазы с пунцовой геранью.

— Да, я вижу Гаркроса, но за шесть домов, по крайней мере. Какой у вас славный слух, и как я завидую способности Гаркроса внушать вам такую внимательность!

— Когда вы женитесь, жена ваша будет тоже знать ваши шаги, если только не будет глуха, — холодно заметила Августа.

— Глухой жены у меня никогда не будет, — возразил Уэстон внушительно.

— Вы уверены?

— Да, потому что я никогда ни на ком не женюсь.

— О, вы перемените это намерение, когда встретите особу, которую полюбите.

— Милая Августа, к несчастью, я уже давно знаю единственную особу, которую могу любить.

Взгляд и тон были слишком выразительны, и мистрис Гаркрос неспособна была сделать вид, что не понимает.

— Если вы принимаете такого рода тон, Уэстон, — сказала она с оледеняющим взглядом, — я принуждена буду затворить мои двери для моего ближайшего родственника.

— О, понимаю! Ручная кошка не должна никогда высовывать когтей. Ее назначение вечно мурлыкать. Простите меня, Августа, я обещаю больше никогда не оскорблять вас, но вы не должны говорить о моей женитьбе. Я никогда не женюсь и желаю только одного: остаться навсегда вашим покорнейшим слугой.

Такая речь была во вкусе мистрис Гаркрос. Она подала Уэстону руку, руку холодную, как лед, несмотря на жаркий день, и улыбнулась ему столь же холодной улыбкой.

— Вы всегда были очень добры, — сказала она, — и мне было бы очень жаль, если бы что-нибудь расстроило нашу дружбу.

Это было сказано совершенно искренне. Уэстон был ей очень полезен. Он исполнял все ее поручения, отыскивал ей львов для ее приемных дней, передавал ей текущие события, без знания которых разговор невозможен, дополнял ее чтение, для которого общественные обязанности оставляли ей не более часа времени, рассказывал ей все, что читал сам, словом, оказывал ей сотни мелких услуг, часть которых, как ей иногда казалось, мог бы взять на себя ее муж. Но Уэстон имел, по-видимому, всегда больше свободного времени, чем Вальгрев Гаркрос.

Гаркрос вошел, лишь только кузены успели помириться, и с утомленным видом опустился в кресло.

— Ты еще не начинала одеваться, Августа, — сказал он с удивлением. — Разве ты не знаешь, что уже семь часов? Я еще никогда не замечал, чтобы ты могла одеться менее, чем в час. Уэстон был, вероятно, необыкновенно занимателен.

— Я сейчас уйду, — сказал Уэстон, — но не думаю, чтоб я мог помешать вам одеваться, Августа. Вы редко церемонитесь со мной.

— Нет, вы мне нисколько не мешали. Я едва ли поеду сегодня.

— Как! Ты не поедешь к твоей милой леди Базингстон, Августа? Мне казалось, что вы обожаете друг друга.

— Мне очень неприятно огорчить леди Базингстон, но у меня сильная головная боль, — возразила Августа. — Что вы смотрите на меня таким сострадательным взглядом, Уэстон? Мне нужно только отдохнуть. Поезжай на обед без меня, Губерт. Джулии очень хочется, чтоб ты был у нее.

Уэстон ушел, сильно заинтересованный и задумчивый. «В этой картине есть что-то загадочное, — сказал он себе, — и я не ручаюсь за семейное счастье мистрис Гаркрос в продолжение нынешнего вечера. Но ревновать к женщине, которая умерла тридцать лет тому назад, невозможно. Может быть, в портрете, который висит в его комнате, есть случайное сходство с какой-нибудь особой, которую он некогда любил, и это неприятно Августе. Но если так, то почему она встревожилась, услышав историю мистрис Мостин? Все это странно, но я очень рад, что случайно нашел эту гравюру. Она послужит мне точкой опоры».

— Жаль, что ты не можешь ехать, — сказал мистер Гаркрос жене. — Разве сегодня собрание было больше и несноснее обыкновенного?

— Да, сегодня был утомительный день, а вы никогда не хотите помочь мне.

— Милая Августа, если б я был самым праздным человеком в мире, я и тогда старался бы не быть дома в такие дни. Я не умею казаться в восхищении при виде толпы неинтересных людей. Я предпочитаю большие званые обеды. Звон ножей и вилок и шампанское необыкновенно оживляют людей, и если вдобавок хозяин имеет счастье обладать таким поваром, как наш, он может видеть своих друзей с их лучшей стороны. Но дообеденное собрание, толпа, бродящая бесцельно из угла в угол и жужжащая, как стая мух, музыка, литература, наука, религия, сплетни, всего понемногу и все вместе… Нет, надо иметь много терпения и мужества, чтоб это вынести. Но если б я и желал, я не мог бы быть сегодня дома. У нас было заседание в комитете.

Августа стояла у отворенного окна, бледная, как полотно. Заговорить ли ей с ним теперь или подождать, пока он вернется с обеда? То, что она имела сказать ему, не могло быть сказано спокойно; она, всегда такая хладнокровная, чувствовала, что не будет в состоянии владеть собой, когда коснется своего ужасного открытия. Не лучше ли отложить до ночи, когда можно будет быть уверенной, что слуги не подслушают? Она взглянула на часы: было четверть восьмого. В восемь она обещала быть у леди Базингстон. Она знала, что миледи рассчитывает на поддержку ее мужа. Гости милой Джулии были шумны, но скучны. Если они оба не приедут, это возбудит толки; даже если она одна не приедет, то и об этом заговорят. Ее уже видели в этот день в полном блеске. Она содрогнулась при мысли, что ее друзья будут составлять различные предположения на ее счет и решат, может быть, что она повздорила с мужем. Она знала, что этой причиной всегда объясняют неожиданное отсутствие жены.

— У меня ужасная головная боль, Губерт, — сказала она, — но я поеду. Бедная Джулия рассчитывает на нас.

— Очень рад, душа моя, — пробормотал мистер Гаркрос, не открывая глаз. — Поезжай, если успеешь одеться в три четверти часа. Или не можешь ли ты ехать в этом платье? Оно необыкновенно красиво.

Мистрис Гаркрос взглянула на свой тяжелый шелковый шлейф и верхнюю юбку из индийской кисеи и презрительно пожала плечами.

— Удивляюсь, как ты можешь делать такие дикие предложения, Губерт. В этом платье меня сегодня видели человек сто, по крайней мере, и в том числе леди Базингстон.

— В таком случае поспеши. Я могу одеться в двадцать минут.

Мистрис Гаркрос взяла со стола свою гравюру, тщательно свернула ее и унесла в свою уборную, где заперла ее в один из секретных ящиков. В восемь часов без пяти минут она сошла вниз во всем своем вечернем великолепии. Если положение мужа одной из красивейших женщин в Лондоне составляет преимущество, то мистер Гаркрос им, бесспорно, пользовался.

Но во взгляде его не заметно было удовольствия, когда он стоял внизу и смотрел на великолепную фигуру Августы, сходившую к нему. Если вид жены пробуждал в нем какое-нибудь чувство, то это было удивление, удивление, что женщина может довольствоваться такой жизнью, какую вела она.