— Один раз видела, — прошептала Джейн, — когда вы обменялись рукопожатием с лордом Реберном после свадебных тостов. Вы улыбнулись тогда. Я заметила, что у вас ямочка на левой щеке.

Джейн услышала, как Мэтью сделал несколько шагов. Посмотрев через плечо, она заметила, что граф всматривался в зеркало. Он наклонил голову в сторону и ощупывал рукой собственное лицо.

— У вашей матери та же самая ямочка, что и у вас. Художник великолепно передал эту черту.

— Этот художник — я.

Вздрогнув от неожиданного признания, Джейн вернулась к созерцанию портрета. На картине мать Мэтью была одета в халат из розового бархата с оборками. Она позировала, откинувшись на маленький, обитый золотисто–кремовой парчой диван. Вокруг были в беспорядке набросаны многочисленные подушки, рядом с героиней портрета стоял поднос, заполненный стеклянными бутылочками духов и серебристыми баночками с пудрой. Ее длинные светлые волосы были распущены, они мягкими волнами спадали по плечам.

Портрет казался таким реальным, словно Джейн только что застала красавицу за отдыхом в своем будуаре. Этот возвышенный образ не шел ни в какое сравнение с воспоминаниями, оставшимися у бедной медсестры. В ее памяти тут же возникла собственная мать: надев дешевую непристойную одежду и ярко накрасив щеки и губы, она шла обслуживать клиентов борделя.

— Я помню утро, когда нашел маму сидящей точно так же, как на этом портрете, — сказал Мэтью, подходя к своей гостье и вставая с ней рядом. — Я прибежал в мамину комнату, она сидела на диване, потягивая свой утренний горячий шоколад. Я был так горд собой, что не мог дождаться момента, когда покажу ей кое–что важное. Я домчался до маминой комнаты и ворвался туда, не обращая внимания на вопли ее горничных.

— А что вы собирались показать ей?

— Высший балл, который я получил на экзамене по латыни. Мой учитель только что отдал мне результат, я выхватил бумагу из его руки и побежал показывать маме. Я помню ее улыбку, то, как она поцеловала меня в щеку.

Джейн заметила, как напряглось все тело Мэтью. Он легонько тряхнул головой, словно отгоняя мучительные воспоминания.

— Это был один из последних разов, когда я видел маму живой. Мне было десять, когда она умерла. Я никому не показывал этот портрет, только вам.

— Это большая честь для меня. На самом деле. Картина написана великолепно. Но я должна знать еще кое–что. Вы сказали, что это был один из последних разов, когда вы видели ее живой…

— Не стоит, — тихо отозвался Мэтью, закрывая глаза. — Не спрашивайте меня об этом.

На кончике языка Джейн уже висело напоминание об их соглашении быть искренними друг с другом, она уже собиралась бросить Мэтью в лицо его же слова о честности… Но что–то в выражении лица графа, в его глазах — боль, которую Джейн не видела прежде, заставила ее промолчать. «Душу нельзя купить», — напомнила она себе. И это осознание было сильнее любых соглашений.

— Хорошо, я не буду спрашивать вас об этом. Но скажите, сколько лет вам было, когда вы написали этот портрет?

Мэтью облегченно вздохнул и позволил себе немного расслабиться.

— Четырнадцать. Мой отец всегда ругал меня за увлечение живописью, смеялся, говоря, что это занятие для изнеженных мальчиков. Он убеждал, что мне пора расти, становиться настоящим мужчиной, бросить свои рисунки и мечты, сосредоточиться на учебе. Студентом я был никудышным, в лучшем случае получал средние отметки. Каждый проклятый предмет казался мне скучным и неприятным, но я старался, чертовски старался, чтобы порадовать маму… чтобы облегчить ее существование рядом с моим отцом.

— И вам это не удалось?

Лицо Мэтью исказила гримаса, он отвел взгляд от портрета:

— Я редко нравился кому–то, и менее всего — своим родителям. Боюсь, я приносил им обоим одни разочарования.

— А ваш домашний учитель, вы радовали его своими успехами?

Мэтью засмеялся — печально, беззвучно.

— Обычно нет. Мой гувернер был жестоким старым ублюдком, излюбленным методом воспитания которого была порка.

— Он наказывал вас таким жестоким способом? — просила Джейн, думая о несчастном маленьком мальчике с портрета, с его грустными глазами и угрюмым выражением лица.

— Всякий раз, когда выпадала такая возможность, учитель находил особое, извращенное удовольствие в порке, а я старался не плакать, что, конечно же, заставило его работать еще жестче.

— О! — Сердце Джейн разрывалось от жалости, ей хотелось поплакать вместе с Мэтью, обнять его.

— Мой ум не создан для зубрежки и книг, — категорично отрезал граф. — Я учусь, наблюдая окружающий мир, познавая его на практике, однако английская система образования базируется на иных принципах. Мне ничего не оставалось, как учиться с грехом пополам, не радуя впечатляющими достижениями своего отца, который признавал только высшие оценки.

Джейн снова взглянула на портрет мальчика:

— Герцог хотел, чтобы вы оставили живопись. Вы просили любимое занятие, как он просил?

— Нет, я просто стал скрывать свое хобби. Я засиживался в своей комнате допоздна — предполагалось, что и занимаюсь учебой, но вместо этого я делал наброски. Тогда я ни за что на свете не осмелился бы писать красками, рискуя тем, что мой обман раскроется. Я никогда не заботился о том, что скажет отец, но мне не хотелось огорчать мать. Так что мне приходилось скрывать тот факт, что искусство давно стало моим настоящим миром. Моим спасением, можно сказать. Я никогда не показывал свои картины, только Реберн видел несколько работ, да еще публика увидела портрет, который я выставил на аукцион.

— Тот самый, непристойный. Мэтью немного наклонил голову, но выдержал серьезный взгляд собеседницы.

Слишком много непристойного связано со мной, Джейн. Собственно, вся моя жизнь была именно таковой. Впрочем, хватит обо мне, — добавил граф, поворачиваясь к ней. — Расскажите что–нибудь о себе и своей матери.

Джейн застыла на месте, ее руки медленно сжались в кулаки, когда нежеланные и столь тягостные воспоминания начали всплывать в памяти.

— Моя мать была очень красивой — не то, что я. У нее была ангельская внешность — светлые волосы, голубые глаза. Она работала танцовщицей в опере и актрисой, когда встретила моего отца. А потом… — Джейн с усилием глотнула, стыдясь признаться, кем была ее мать. — После того как отец бросил нас, моя мать вынуждена была стать проституткой.

— А ваш отец?

— Он был аристократом. Мать стала его любовницей. Я — незаконнорожденная.

Джейн напряженно вглядывалась в лицо графа, пытаясь уловить его реакцию на это признание. Но Мэтью и глазом не моргнул, когда услышал, что она была внебрачным ребенком.

— Я едва помню своего отца, — продолжила Джейн, набравшись храбрости, чтобы поведать все тайны своего прошлого. — Он оставил мою мать, когда мне было семь, просто вышвырнул нас на улицу. С тех пор я больше его не видела. Моя мать всегда говорила, что у меня отцовские глаза. А резкий, кричаще–красный цвет моих волос так и остался загадкой. Не уверена, что этот оттенок достался мне по наследству от ненавистного предка.