— И вы позволите мне заглянуть в самые глубины своей души, милорд?

— Вы ведь ясно дали понять, что это единственная возможность заполучить вас.

— Честность вас освободит.

Мэтью улыбнулся, и слабый смешок сорвался с его уст.

— А правда порабощает. Искренность скует нас цепью, свяжет нас так, что при всем желании мы уже не сможем вырваться.

— Я смогу достойно нести это бремя.

— Сильно сомневаюсь, что сможете. Подумайте, по ту сторону этой двери мы перестанем быть людьми, которых обычно показываем окружающему миру. Согласны?

— Да.

— Здесь, в этой комнате, с вами, Джейн, я буду только Мэтью. Скажите, а к чему стоит быть готовым мне? Какая вы на самом деле?

— Я не знаю, — ответила Джейн. Голос бедняжки дрожал, несмотря на все ее попытки жестко контролировать свои чувства. — Я всегда думала, что хорошо знаю саму себя. Но тогда…

Слова застряли в горле Джейн, она поспешила отвести взгляд, но Мэтью поймал свою скромницу пальцами за подбородок и развернул ее лицо к себе.

— Напоминаю: только честность, Джейн. Мы пообещали друг другу. И мы не войдем в эту дверь до тех пор, пока вы не дадите мне слово: вы будете абсолютно искренни со мной — точно так же, как я уже поклялся быть искренним с вами.

— Я думала, что знаю, чего хочу, знаю, кто я есть на самом деле, — так было до нашей ночи в больнице. Вы… вы пробудили во мне новые чувства — странные, пугающие, но все же приятные. Это были чувства, которые обычно я себе запрещаю, — чувства, которые никогда не хотела испытывать. Меня всегда устраивало то, что я не ощущала физического удовольствия или срасти. Но стоило мне встретить вас, и я подвергла сомнению все, во что я когда–либо верила. Вы спрашиваете меня, кто я есть на самом деле? Если честно, просто не знаю.

— А вы желаете это узнать?

— Я боюсь ответа, который могу найти. Выражение лица Мэтью, казалось, стало мягче. Джейн наметила вспышку волнения в глазах собеседника, но он постарался скрыть свои чувства под пушистыми ресницами. Большой палец Мэтью снова скользнул ко рту Джейн и нежно прикоснулся к ее губам.

— Я тоже боюсь, Джейн. Так же, как и вы, я боюсь того, что могу обнаружить внутри себя. Я боюсь вопросов, которые вы зададите, и ответов, которые я должен буду вам дать. Что же нам делать? Возможно, нам следует забыть о нашем соглашении? Притвориться, что мы никогда не обещали обнажить наши души друг перед другом? Вероятно, нам стоит забыть, что мы когда–либо встречались, прикасались друг к другу? Целовались?..

— Это то, чего вы хотите? — произнесла Джейн, боясь ответа Мэтью.

— Нет, — отрезал он твердым голосом, почти задыхаясь от решимости. — Это не то, чего я хочу. Я хочу узнать вас, Джейн. Хочу понять, что же отличает вас от всех тех женщин, что у меня были. Я хочу понять все эти чувства, которые я испытывал, которые все еще живы во мне.

— Тогда мы поладим. Мы никогда и никому не раскроем то, что произойдет в этой комнате. Мы никогда не расскажем окружающим тайны друг друга, никогда не используем эти секреты, чтобы больно ранить друг друга. Мы будем держать это обещание, даже когда неделя подойдет к концу. Потому что неделя — это все, что я могу дать вам.

— Согласен. Это будет наша с вами тайна.

Они вместе справились с замком и вошли в дом. С тихим щелчком дверь за Мэтью захлопнулась. Теперь они остались совершенно одни.

Когда Джейн повернулась и посмотрела на своею спутника, она со всей ясностью осознала: Уоллингфорд разденет ее догола, и для этого ему не понадобится расстегивать ни одну пуговку на ее одежде.

В комнате было тепло от огня, горевшего в маленьком камине. Свечи мерцали в канделябрах, которые были расставлены по комнате и каминной полке. Помещение напоминало гостиную. Оглядев маленькую комнату сквозь танцующие тени от язычков пламени, создающие причудливой формы фигуры на бархатных обоях, Джейн поняла, что этот домик был личным убежищем Мэтью.

Сделав несколько шагов вперед, Джейн остановилась перед двумя овальными портретами, висевшими над камином. На одной из картин был изображен маленький мальчик, его густые темные волосы сбегали непокорными волнами. Его синие глаза были грустными, даже мрачными. Губы мальчика, розовые и пухлые, сжались в твердую линию. Выражение его лица было не по–детски строгим, суровым. Слишком серьезным для столь юного возраста. Джейн с нескрываемым любопытством рассматривала черты грустного личика, взиравшего на нее сверху.

— Вы не были счастливы и в раннем детстве, не так ли?

— Вы правы. Не был.

— А теперь?

— Не уверен, что вообще знаю, что это такое — счастье. Не думаю, что когда–либо действительно испытывал настоящее счастье. А даже если и случалось и моей жизни нечто подобное, то оно пролетало так мимолетно, что у меня не осталось даже воспоминаний.

Джейн не оборачивалась к Мэтью, и без того прекрасно понимая, о чем он говорит. Ей не нужно было видеть лицо графа, чтобы осознавать, каким подавленным, каким беззащитным он себя чувствовал. Джейн слышала все это — и даже больше — в его голосе.

— Этот портрет был написан, когда мне было семь лет. Я не выносил этот кружевной воротник, который мать заставила меня надеть. Я ненавидел художника за то, что он заставлял меня сидеть несколько часов на этом стуле и глядеть в окно. Это была настоящая пытка — позировать для этого портрета.

— Неужели вы так мучились?

— Было лето, и всю неделю ярко светило солнце, можно было нежиться под его теплыми лучами. Я знал, что Реберн, Анаис и еще один мой друг, лорд Броутон, отправились к озеру, чтобы играть и ловить рыбу. Я слышал их голоса, ветер доносил до меня звук их смеха. Я наблюдая за ними: Броутон как угорелый несся за бумажным змеем, Анаис с Реберном бежали за ним.

Мэтью грустно улыбнулся и отвернулся от Джейн.

— Реберн и Анаис держались за руки — еще тогда! Помню, я внимательно смотрел, как они бегут вместе. Я видел ее улыбку, смотрел, как задорно смеялся мой друг, и, Боже праведный, как же я ненавидел Реберна за это — за его счастье! Я ненавидел лучшего друга за то, что он может быть свободным, в то время как я должен был, как приклеенный сидеть в поместье своего отца–герцога, пытаясь быть покорным сыном — и, разумеется, тщетно.

— Понимаю. Вы хотели быть там, вместе с вашими друзьями.

— Да. Я хотел хоть на время убежать из этого дома. Куда–нибудь подальше от своего отца.

— Расскажите о вашей матери.

Повисла очень длинная пауза, и в установившейся тишине Джейн отчетливо слышала сбивающееся дыхание Мэтью. Она почти физически ощущала напряженность, которая повисла в комнате.

— Я любил мать. Это ее портрет возле моего.

— Вы похожи на нее. У вас ее глаза, ее улыбка.

— Откуда вы знаете? Вы никогда не видели, как я улыбаюсь.