К Аллке они все-таки пошли и Грише удалось совершенно расслабиться. У него это выражалось в том, что он брал гитару, быстренько ее подстраивал и пел свои старые любимые песни, ловя себя на том, что снова возвращается в прошлое. Они поют с Валерой, звучат две гитары и их голоса накладываются друг на друга так, что кажется, что поет один человек.

Вообще-то ничего странного, что друзья умели играть и петь не было. Все-таки они оба закончили престижную по тем временам музыкальную школу им. Дунаевского в Чапаевском переулке, куда они сами ходили пешком. Валера учился там на класс старше Гриши, у них были разные учителя по фортепиано, но всю программу от начала до конца им обоим пришлось пройти, а тогда в детских музыкальных школах не шутили.

Естественно, когда друзья попадали в компанию, где был инструмент, они сразу становились душой любого общества, хотя пианино было одно, а их было двое. Впрочем, играли они разное: Гриша мог подолгу сидеть, наигрывая в разных стилях одну и ту же мелодию, делая музыку ненавязчивым фоном. Он умел забываться в своих импровизациях и был равнодушен к тому, слушают его или нет. Если люди настаивали, чтобы он сыграл что-то конкретное, а ему не хотелось, он просто вставал и уходил, не любил, чтобы из него делали тапёра. Валера, напротив, всегда следил за публикой. Он пел модные песни, сам себе аккомпанируя. Ребята ему подпевали, он направлял хор и высокая Валерина фигура за роялем становилась центром внимания. У Гриши иногда возникало подозрение, что их приглашали, чтобы они 'выступали'. Довольно скоро, научившись играть на гитаре, они перестали зависеть от наличия пианино в доме, приносили свои гитары в чехлах, прекрасно сознавая, насколько желанными гостями они были.

Играть научился сначала Гриша у себя во дворе, а потом уж и Валера. Произошло это лет в тринадцать, может даже чуть раньше. Они и петь пробовали, хотя на публике стеснялись показывать свои ломкие голоса. Да и какая у них тогда была публика. Играли в беседке перед Гришиным домом, а зимой иногда в подъезде, и на чердаке, пока его прочно не закрыли. Гармонию подобрать для них не представлялось слишком сложным, они просто наработали навык, приучили пальцы безо всякого напряга брать аккорды с баррэ, научились разным переборам и бою. Играли с медиатором, что одно время сами считали особым шиком, а если знали, что играть придется долго, не брезговали и каподастром, жалея пальцы. Когда только начали учиться, Гриша пристал к маме, чтобы она ему наняла учителя. Мама не хотела, но потом сдалась. Гриша весь ушел в способы звукоизвлечения, докучал Валере разными 'апояндо, тирандо и расгеадо'. Его педагог преподавал классическую гитару, и заставлял Гришу играть гаммы, арпеджио и арпержиато, добиваясь особых глиссандо и вибрато. Валера ничего этого не делал, и вскоре убедил Гришу, что все его 'арпеджио' – это просто разные переборы. Гриша брать частные уроки перестал. Никто его правда и не уговаривал продолжать заниматься. Родители не считали гитару серьезным инструментом. Странным образом они с Валерой не особенно любили играть в школе. Пару раз выступили, а потом отказывались, не удосуживаясь объяснить почему 'ну их, нафиг … а то совсем на голову сядут … '.

Для ребят началась целая гитарная эпоха, от импровизированных концертов в кружке друзей, до игры в ансамблях студенческих лагерей. Валера даже одно время носился с идеей заработать гитарой немного денег, но после двух или трех раз довольно унизительных счетов с теми, кто их приглашал, коммерческая деятельность заглохла.

Для каждого случая ребята пели свою программу: самодеятельные песни на умные стихи, которые аудитория жадно впитывала. Иногда они пели только Высоцкого, или только Окуджаву. Гриша с Валерой пели иммигрантские романсы и чувствовали себя белогвардейцами, исполняли блатняк и выдавали 'чуйство'. У них был даже чисто военный репертуар, ретро-программы из Лещенко и Козинцева. Делать из программы мешанину они не любили, на просьбы 'спеть' это или то не велись, особенно, когда пели вдвоем. Если иногда ребята оказывались друг без друга, они шли на уступки той или иной девушке, но такая уступка была уже из другой оперы. Там все песни посвящались именно ей, остальные были не в счет.

Гриша скучал по гитарным временам: какие они с Валерой были музыкальные, обладающие приятными низкими голосами с хрипотцой, оба артистичные, знающие себе цену. Один начинал из Высоцкого: 'по выжженной равнине … за метром метр … и другой подхватывал '… идут по Украине солдаты группы Центр … и четко, громко, маршево, как бы чеканя шаг, они продолжали, наращивая эффект: … и каждый второй, тоже герой … в рай попадет вслед за тобой … и тихонько, едва слышно, заканчивали … первый-второй, первый-второй, первый-второй'. Иногда ребята раскладывались на несложное двухголосье, в терцию, незатейливое, но хорошо звучавшее. Программа шла по накатанному пути, оба прекрасно знали, какая будет следующая песня, чтобы напряжение и интерес публики не снижались. Грише с Валерой достаточно было просто взглянуть друг на друга, чуть кивнуть, взять дыхание … и все: знаки, незаметные непосвященным, людям далеком от дуэтов, вели их дальше.

Вот они начинают что-то щемящее, про любовь, никто не знает, чьи это стихи, и некоторым кажется, что это они сами их написали: ' … проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи … проходит явь, проходит сон … – почти речитатив, один начинает, его сменяет другой. И сразу … горячечно, как в забытьи, в бреду … задыхаясь … я люблю, я люблю, я люблю … не проходит любовь у меня … И непонятно кто это должен петь, он или она? Почему 'твои пальцы браслет теребят … а потом … руки сильные, брови вразлет … молод, но это пройдет'? Про кого они поют? Неважно. Возникает только картинка ' … белый парус вдалеке …'. И концовка … еле слышно: '… не уходи, не уходи'. Казалось, что они про свою любовь поют.

Парни стали настоящими мастерами. Даже, когда они пели тягучий припев блатного 'по тундре, по железной дороге … где курсирует поезд 'Воркута-Ленинград', окружающим виделись бывшие военнопленные гитлеровских лагерей, снова попавшие в лагерь и бежавшие оттуда, в надежде погибнуть свободными … Гриша с Валерой так выпевают 'озверелый чекист', что к чекисту возникает моментальная ненависть. Салонно-пошловатую 'Веселья час, и боль разлуки' ребята компенсировали мелодичностью, все начинали подпевать, а потом снова наливали и снова