– Что происходит?…

– Схватка добра со злом, Андрей… Андрей.

Следователь чуть сдвинул прямые темные брови.

– Вам же захотелось, чтобы я сейчас именно так вас назвала? – еще тише спросила я и вжалась в стул. И зажмурилась. Теперь или пан, или пропал.

Пауза тянулась пару минут. Дрон щелкал ручкой и размышлял.

Я приоткрыла левый глаз, взяла кусок пиццы и стала жевать. Не тратить же время попусту…

– Ксения, кто убийца?

Я открыла оба глаза.

– Константин Константинович Федотов. Досье на него запрашивал Ларионов. Если под каким-то предлогом учинить у него досмотр, наверняка можно найти оригинал этого гримуара – если я правильно понимаю, книга бесценная. Также есть смысл… поискать… копчик одной из жертв. Кость может быть вделана в бокал или набалдашник трости, в кулон. Возможно, нож. А еще можно поискать… простите… швабру с инвентарным номером полицейского участка, где работает Ларионов. Я ее на балконе забыла. Но, наверное, Федотов ее уже выкинул.

– А этот? – Дрон положил передо мной пару фотографий деда лет шестидесяти, который радостно улыбался фотографу.

Так… так.

– Андрей, он не виноват, конечно, но пусть сидит. Сажайте.

– В смысле?…

– Он умрет этой зимой, если останется дома, – тихо сказала я. – Потому что один. Потому что спивается. Поверит подлецам, и они за квартиру сведут его в могилу. А в тюрьме у него есть шанс прожить еще лет десять.

– Ксения, вы представляете себе, что это за жизнь для невиновного?…

– Так он уже почти поверил, что серийный, идейный убийца. Как тот… в «Молчании ягнят». На голову-то дед слабоват. Так и будет сидеть. За идею. Почти как политический. Это что-то масштабное в его жизни. И да, в тюрьме он будет жить намного дольше, чем на свободе. А за десять лет может многое случиться.

– Например?

– Например, – снова совсем тихо ответила я, – его найдет его дочка, рожденная вне брака, о которой он не знает. А если он умрет этой зимой… то у них нет никакого шанса встретиться. Даже в тюремной комнате свиданий. И никаких шансов завещать ей опечатанную двушку. Вот так оно бывает, Андрей, знать судьбу других людей.

– Без нравоучений, пожалуйста, – задумчиво произнес следователь Соколов.

Я замолчала.

– Ладно. Книгу берите. Под вашу ответственность.

– Очень трудно меня отпустить, да?

Дрон еще помучился и затем все же сбросил пару витков напряжения. Нервы и мышление у него тренированы – о-го-го.

– В кино много раз ведь было показано, – сказал он, улыбнувшись, – когда надо поверить сомнительному типу, который якобы борется со злом. Мне и в голову не могло прийти, что это на самом деле случится. С кем вы боретесь, Ксения? Мне ждать в итоге появления трупа Федотова? Я же вас посажу. Я вам не этот… не Фарамир. Или Боромир?…

– Я борюсь со злом, – твердо ответила я. – К большему вы пока не готовы, Андрей. Могу только посоветовать вам посмотреть статистику всех, даже не вызывающих никакого подозрения на криминал, смертей в дрянном… в том доме, где нашли трупы в подвале.

Вот со злом, которое выкосило людей, я и борюсь. И это был не Федотов. И это вообще… не в вашей юрисдикции. Не видели, как появилось, – не заметите, как уйдет. Посмотрите статистику по району. Сравните. Вы все увидите.

– Черт-те что! – с чувством сказал Соколов.

– Вам еще что-то надо? Чтобы убедиться?

– Желательно…

– Атаман! Взять!

Через пять или шесть секунд зажатый к окну Дрон держал собаку за горло, а собака мертвым капканом сжимала предплечье его другой руки. Это все-таки была призрачная собака, и укуса не останется… но на данный момент иллюзия была полной. Я прижмурилась. Пицца теплой силой разливалась по моему телу. Вива Италия!

– Я его вижу!

– Я его немножко усилила. Он должен выглядеть как силуэт… мерцать, да?

– Точно… можете отозвать.

– Атаман!

– Ну что же… – Соколов вернулся к столу, задрал рукав рубашки и привередливо осмотрел широкое предплечье, поросшее русыми волосками. Следов клыков не было. – Непонятно, но здорово. Попробую принять к сведению все сказанное. Пока беседу прошу считать оконченной. Насчет шрама на спине – спасибо, сам управлюсь. Насчет пиццы… я позвоню вам, Ксения Игоревна.

– Позвоните, Андрей Владимирович, – кивнула я. – Я так понимаю, что от осмотра в вашем медпункте свободна?

– На сегодня – да. Спасибо за познавательный разговор.

– То ли еще будет, Андрей Владимирович, – еле слышно сказала я себе под нос, выходя. В мужчине под слоями советского воспитания, в прошлом – пламенного комсорга и ныне исключительно убежденного работника правоохранительных органов, бился Дар. Иначе бы все эти психотренинги с гимнами и логарифмами не сработали. Глубоко бился, я его едва сумела отследить.

И каким же образом, Андрей Владимирович, вы схлопотали пулю в спину, а? Что-то я входного отверстия на груди не ощутила…

Выйдя из отделения на улицу, я сперва зажмурилась от яркого солнышка, затем посмотрела по сторонам – лавочек в непосредственной близи не оказалось, и я угнездилась на высокий бордюрный камень.

Благо навык просматривать любые книги, документы и распечатки у меня был великолепный. Десять минут – и я составила представление о содержимом гримуара и поежилась. Еще пятнадцать – и я отфильтровала те разделы и страницы, которые мне точно не требовались. Подумала. Пролистала распечатку снова, вырвала две странички, вернулась на проходную. Попросила дежурного передать слегка испорченную сшивку Соколову. Андрею Владимировичу.

Теперь отступать было совсем некуда.

Я порылась в памяти – не забыла ли я, например, молоко на плите, чтобы неотложно поспешить к нему… и еще чуть-чуть потянуть время. Но нет, все, что надо, собрано.

Потом подняла голову к небу.

Люди не видели тонких серых пузырей, которые потихоньку формировались над Щукино. Но пока мы тут, внизу, копошились в своих мелких проблемках и разборках, Касиз не дремал: он кормился, рос, набирал силу и с каждым перелетом с дома на дом, с балкона на балкон, с судьбы на судьбу строил новый силовой пузырь – зародыш будущей структуры его власти. И не только его непосредственной жертве, которой он питался, но всем, кто попадал под пузырь, становилось чуть страшнее и безысходнее. Обычные повседневные вопросы превращались в гордиевы узлы, стянутые ниоткуда взявшимся страхом, парализующим волю. Простые ссоры, после которых так сладко примирение, переходили в разводы и расставания навсегда. Легкие простуды оборачивались злокачественным перерождением клеток. Люди менялись… и даже не замечали этого.

Имела ли я право медлить?

Нет, медлить я не имела никакого права.