Хрущев переглянулся с Булганиным и вознамерился было возразить, но передумал.

— О вас, господин канцлер, — улыбнувшись, сказал он, — у нас думают как о воинственном человеке. Теперь оказывается, что это совсем не так.

Чуть позже Хрущев предложил Аденауэру вдвоем прогуляться по саду. Он заговорил о том, что Россия и Германия имели прекрасные отношения в 20-е годы, что они и сейчас могли бы быть более близкими и доверительными. И тут Хрущев попросил, к удивлению канцлера, помочь справиться с китайцами и… американцами. В последующие дни Хрущев трижды обращался к данной теме. Аденауэр в вежливой форме отвечал отрицательно. Вступить в подобный сговор с советскими руководителями означало перевернуть вверх дном все его политические воззрения и действия, разрушить то, что он создал за годы правления. Хрущев понял тщетность своих попыток и оставил их.

Вечером немецкую делегацию пригласили на балет «Ромео и Джульетта» в Большой театр. Аденауэр ездил по Москве на «мерседесе», доставленном из Бонна поездом. Но тут за ним заехал Булганин, и они отправились в театр в его машине.

— Стоит ли еще в Берлине отель «Кемпинский»? — спросил Булганин.

— Он, насколько мне известно, восстановлен, — ответил канцлер. — А чем, собственно, вызван интерес к нему?

— В конце двадцатых годов многие советские инженеры проходили стажировку в Германии, — сказал Булганин, — Мне тогда довелось жить в отеле «Кемпинский». С ним и вообще с тогдашним пребыванием в Германии связаны приятные воспоминания.

В первом ряду центральной ложи Аденауэр сидел между Хрущевым и Булганиным. Зал стоя приветствовал их аплодисментами. Стоя же прослушали гимны обеих стран. Театр украшали немецкие и советские флаги. Программки были отпечатаны на русском и немецком языках. Такие знаки внимания явились для Аденауэра неожиданными и вызвали удовлетворение.

В антракте немецких гостей пригласили в специальную комнату, где стояли столы, сервированные икрой и другими деликатесами, водкой и грузинскими винами.

Немцы, наслышанные о русском гостеприимстве, своеобразно подготовились к нему. Глобке захватил в Москву внушительную емкость с оливковым маслом. Перед застольями он выдавал его членам делегации по хорошей порции, после приема которой можно было более или менее сносно выдерживать многочисленные здравицы и тосты и по возможности не отставать от хозяев, не желавших, да и не умевших пить водку не до конца.

И на этот раз водка лилась рекой. Немцы доверяли оливковому маслу. Веселый толстяк Карло Шмид вызвал присутствующих на соревнование, налил водку в большой винный бокал и залпом осушил его. Не успели выразить ему восхищение, как антракт, который и так длился добрых три четверти часа, завершился и все покинули хлебосольную комнату.

Балет шел к концу. Монтекки и Капулетти помирились и обнялись, вместе скорбя о погибших детях. Аденауэр импульсивно встал со своего места и протянул обе свои руки Булганину. Необычное рукопожатие присутствующие в ложе встретили аплодисментами. Впрочем, они слились с громом оваций, предназначавшихся несравненной Улановой — Джульетте.

На следующий день, в воскресенье, Аденауэр отстоял мессу в католической церкви и обратил внимание на то, что там оказалось много народу. В его представлении коммунисты совершенно ликвидировали религию, а тут верующие, да еще католики.

Из машины и окон гостиницы присматривался к москвичам. Люди производили безотрадное впечатление, были плохо одеты. Это лишь подтверждало мысли, что коммунистическая система обезличивает человека, превращает его в существо серое, маловыразительное.

Во второй половине дня Аденауэр встретился с послами США, Великобритании и Франции и информировал их о ходе переговоров. Посетовал, что перспективы неопределенны, возможные результаты — туманны.

В понедельник немцам устроили осмотр Кремля и Третьяковской галереи. О Кремле Аденауэр позднее напишет, что ансамбль дворцовых зданий и их интерьеры великолепны, а Третьяковская галерея представляет изысканно прекрасные произведения искусства. Взглядом знатока оценивал он картины Васнецова, Саврасова, Левитана, Репина, откладывая в памяти впечатления о России и духе ее народа.

Позднее возобновились переговоры. Советские представители говорили только об установлении дипломатических отношений, немцы — о военнопленных. Социал-демократ Шмид сказал, что он во многом не согласен с политикой Аденауэра, но поддерживает его просьбу о пленных — проявите великодушие и верните людей к их семьям.

В очередной раз взорвался Хрущев:

— Германия разорила нашу страну. ФРГ участвует в подготовке новой войны против Советского Союза. И тем не менее мы предлагаем установить дипломатические отношения. А нам предъявляют ультиматум. Если вы не хотите нормализации, мы подождем.

Хрущев говорил долго, сбивчиво, употребляя подчас резкие, обидные формулировки.

— Федеративная Республика не участвует в подготовке войны против России, — ответил Аденауэр. — Если бы я не хотел нормализации отношений, то не поехал бы в Москву.

— Вы создаете армию не для того, чтобы она суп ела и кашу варила, — громко буркнул Хрущев.

Немцы поняли, что переговоры зашли в тупик. Аденауэр стал собирать бумаги и вознамерился уйти. Булганин поспешил закрыть заседание и назначил следующее на завтра. В гостинице канцлер дал указание вызвать самолеты в Москву на день раньше. Немцы умышленно сделали вызов по обычному телефону, который наверняка прослушивался. Пусть русские знают о намерении канцлера прервать переговоры.

Вечером состоялся большой прием в честь немецкой делегации в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Здесь все и решилось. Булганин отвел Аденауэра в сторону и предложил ему написать письмо на его имя о согласии установить дипломатические отношения. Он же дает слово, что через неделю все военнопленные будут отпущены. Подошли к Хрущеву. Тот заверил, что их слово крепко. Решили выпить за договоренность. Аденауэр заметил, что ему официант налил из одной бутылки, а собеседникам — из другой. Он попросил бутылку и убедился, что Хрущеву и Булганину налили воду.

— Либо пьем воду, либо вино, — покачал головой канцлер, — но все вместе.

Остановились на вине.

После приема Аденауэр собрал делегацию и рассказал о достигнутой договоренности. Брентано, Хальштейн и другие стали призывать канцлера не верить русским на слово и отказаться от установления дипломатических отношений. Факт присутствия в Москве двух немецких послов — из ФРГ и ГДР вызовет замешательство среди азиатских и африканских стран и толкнет их на признание ГДР. Русские же, обосновавшись в Бонне, получат возможность влиять на немецкую общественность в нужном им направлении. Бланкенхорн сказал, что в беседе с послами трех западных стран он понял, что они недвусмысленно против дипломатических отношений между Бонном и Москвой.

Спокойно выслушав всех, канцлер заявил, что остается при своем решении. Судьба тысяч немцев важнее политических соображений. Он верит слову русских. Сообщил, что через американское посольство пришла телеграмма от Эйзенхауэра: какое бы решение ни принял канцлер, он поддержит его.