предоставленного нанимателем летающего средства передвижения”. Калека на подозрительный пункт указал и задал сам собой напрашивающийся вопрос, а в ответ получил от Кандара заверение в том, что рыжий фальдиец всегда прописывает в договорах разное странное, благодаря чему он богат, известен и капитан, а ты соглашайся и не морочь голову, третий час сидим. Брак внял и отпечаток пальца поставил, едва не продавив тонкий металл договора насквозь, с непривычки.

Теперь же, ерзая в неуютном кресле под выжидающим взглядом Раскона, он стискивал побелевшими пальцами шершавую трубку рычага, тугую и неподатливую, и все никак не мог решиться. Небо пугало калеку куда больше, чем он мог признаться даже самому себе. Но пути назад не было, правила у лесовиков простые и прямолинейные до крайности. Если уж назвался летуном – соответствуй. Если соврал, то мало ли, где ты еще соврал? Река глубокая, места глухие, а лесные обитатели всегда рады возможности лишний раз перекусить.

– Гхм.

Рычаг невольно пошел вниз, гравка разразилась истошным металлическим треском. Флир подпрыгнул на месте, отрываясь от палубы, басовито задребезжали паутинки обвязки. Калека от неожиданности дернулся, пытаясь удержать равновесие, вцепился руками в первое, что попалось под руку. Возмущенный таким обращением рычаг скрипнул и внезапно провалился куда-то вниз, до упора. Казавшаяся излишне мягкой подушечка обернулась каменной твердости сапогом, отвесившим увесистый пинок по заднице начинающего летуна, ветер выбил из глаз слезы, уши заложило, и Брак устремился в небо, сопровождаемый горестным, все удаляющимся воплем Кандара:

– Пла-а-а-а-вн…

Наверное он орал. Может быть даже истошно, надрывно, до того мерзостного состояния, когда сутками потом разговариваешь хрипло, будто спросонья хлебнул неочищенной отработки, перепутав бутылки в кабине. Болтающийся на огромной высоте Брак уже ни в чем не был уверен, он, зажмурившись, судорожно стискивал онемевшими руками и ногами трижды проклятое шаргом и всеми его детьми кресло, ощущая, как из его жизни разом уходит все, к чему можно было бы применить эпитет “надежный”.

Стоило отдать должное создателю шаргового механизма, свое творение он продумал с расчетом на то, что пользоваться им будет либо полнейший идиот, либо вопящий, парализованный от ужаса идиот. Когда кресло достигло той высоты, откуда прямоугольник горжи запросто можно было бы уместить на ногте большого пальца вытянутой руки, паутинный канат загудел и плавно натянулся, потянув за собой рычаг подачи эйра. Тот лязгнул и провернулся, едва не выбив Браку плечо, гравка загудела куда как тише, а металлическое дребезжанье исчезло совсем.

Открыть глаза парень решился далеко не сразу – непослушные веки упрямо отказывались повиноваться. Ледяной ветер был настолько сильный, что яростная степная поземка, пыльная и сдирающая краску с кузовов траков, казалась на его фоне легким прибрежным бризом. Ветер разбивался об лакированную кожу куртки, насквозь продувал подсунутую опытным Кандаром вязаную маску на лице, выл в ушах громче целой стаи степных волков, заглушая работающий над головой эйнос. Хлипкую конструкцию мотало из стороны в сторону, пробуждая воспоминания о пьяном вдрызг Джусе и его фривольном обращении с рычагами на рассеянных перегонах, ноги болтались над пустотой…

А потом Брак все-таки решился приоткрыть глаза. Чуть чуть, крохотную щелочку между ресницами, просто чтобы зрение тоже внесло свой голос в нестройный вопящий хор других органов чувств, наперебой орущих о том, что парень все еще жив. Надрывно кричащих о том, что происходит нечто странное, пугающее и противоестественное, о том, что человек должен твердо стоять ногами на земле, либо, в крайнем случае, на устойчивой палубе горжи или многоколесной степной техники. Но никак не болтаться на огромной высоте, когда единственное, что удерживает тебя от падения, – сведенный незнамо кем летающий стул на веревочке.

Приоткрыл… И против воли распахнул во всю ширь, разглядев сквозь мгновенно выступившие слезы открывшуюся перед ним картину.

Море. Океан. Бесконечный, неохватный океан колышущейся листвы. Светло-зеленой, изумрудной, местами даже бирюзовой и палево-серой, там, где высились обломанные зубья поросших растительностью скал. Безумное, пестрое сочетание несочетаемого, сотни всевозможных оттенков, причудливо сплетающихся в бескрайнем ковре леса. Тонкая, изжелта-зеленая полоска степи на горизонте, едва различимая в просветах среди низко нависших над землей рваных облаков и скрывающаяся в затягивающей горизонт дымке.

А с другой стороны… С другой стороны высились они – горы. Все еще далекие, настолько, что их присутствие скорее угадывалось, чем ощущалось, но величественные, подавлявшие волю самим своим существованием. Казалось бы, можно ли ощутить себя более ничтожной и крошечной частицей мира, чем когда ты висишь на высоте один на один с бескрайним миром? Как оказалось, можно. Достаточно при этом просто видеть горы.

Забыв про указания сероглазого, забыв про драков, про нетерпеливо стучащего ногой по палубе рыжего фальдийца в дурацком халате и необходимость что-то там высматривать внизу, Брак просто висел в пустоте. Вцепившись в подлокотники, утирая слезящиеся глаза и до боли в шее крутя головой, он висел на дурацком летающем кресле, привязанном веревочкой к ржавому речному плоту. И, наверняка, орал. Истошно, надрывно, до того мерзостного состояния, когда сутками потом сипишь, как старый, ржавый компрессор в траке распоследнего кланового алкана.

Но на этот раз он орал от восторга.

– Спускаем?

– Рано, пусть еще чутка поболтается, – Кандар вгляделся в небо, где трепыхалась едва видимая черная точка. Красного не было. – Если сразу не схватился за флажок, то его оттуда теперь не оттащишь.

– Как и тебя, малец. Как и тебя. Эх, если бы не возраст, пошел бы в летуны. Бороздил бы сейчас небесные просторы, а не потасканных бордельных девок и вонючую реку.

– Кто тебе мешает? Кашевары нужны даже на цепах, хотя там они называются по-другому и готовят не в пример лучше. – Сероглазый цокнул языком и сочувственно покачал головой, – Ничего тебе не светит, старый.

– Иди в задницу, культяпка. – обиженно буркнул Шаркендар и взялся за рукоять ворота, – Где эти трое, когда они нужны? Целыми днями глушат пиво и всякой дурью маятся, а нам тут потеть.

Напару с присоединившимся к нему механиком, они со скрипом принялись наматывать на барабан уходящую в небо паутинку. Петли ложились неохотно, летающий наблюдатель явно не собирался так просто расставаться с небом и упирался изо всех сил.

– Я бы им не завидовал, – бросил влажно прошлепавший мимо Везим.

Охотник был мокрый с ног до головы, в волосах застряли тонкие, длинные нитки зеленоватых водорослей. Вылез из воды он совершенно бесшумно, словно тот самый таинственный речной дух, и наверняка мог бы напугать своим видом не одну впечатлительную натуру. Но таковых на