сборников документов к 10 июню 1930 г. были готовы: Морозовские акты, книги своза заонежских крестьян 1640-х гг., таможенные книги по Соли Вычегодской и Великому Устюгу[1002]. Таким образом, московские историки – сотрудники РАНИИОНа предложили комплексную программу публикации документов социально-экономической истории XVI–XVII вв.

Работа в РАНИИОН осложнялась непрекращающейся «подковерной» борьбой с историками-марксистами. Власти глядели на Ассоциацию как на рассадник буржуазных историков, поэтому для контроля здесь же работали и так называмые «красные профессора», насаждавшие новое видение исторического процесса. Одним из таких профессоров был С.А. Пионтковский. В его дневнике отразилось противостояние историков «старой школы» и «красных профессоров». По его свидетельству, четкое размежевание на марксистов и немарксистов проявлялось даже на заседаниях секций: «Аспирантура сейчас у нас резко разбилась на две группы: коммунистическую группу и группу, близкую к беспартийным. Надо сказать, что небольшая группка поддерживает связь со мной и Невским. Группа же беспартийных всецело ориентируется на Бахрушина и Веселовского. Так и на секционных заседаниях приходят и даже садятся отдельно. С одной стороны мы, всей группой спевшихся и сдружившихся между собой товарищей, с другой стороны тоже, по-видимому, хорошо спевшиеся ученики Бахрушина, Веселовского и Яковлева, рассаживаются вокруг них»[1003]. Понятное дело, что ситуация, когда в научном учреждении была лишь небольшая «группка» сторонников марксизма среди учеников «беспартийных», не могла устраивать «красного профессора». С.А. Пионтковский рассматривал свою деятельность в РАНИИОНе как фронт борьбы с буржуазной историографией. Его возмущал тот факт, что «буржуазные историки» оказывают значительное влияние на молодежь, поэтому он и другие сторонники советской власти старались оградить от их влияния молодые кадры. Так, всяческими ухищрениями был снят семинар Яковлева[1004].

В противостоянии дореволюционной и «красной» профессуры отчетливо проявилось разное понимание того, на каких основах должно строиться научно-историческое исследование. Давая характеристику Бахрушину, Пионтковский писал: «…Он как будто неплохо знает фактическую и документальную сторону русской истории, но ни черта не смыслит теоретически и лезет с остервенением в драку по всем вопросам»[1005]. При этом сам Пионтковский вынужден был признать, что во многих вопросах истории спорить с Бахрушиным ему крайне сложно, поскольку сам он не владеет в достаточной мере фактическим материалом. Историки «старой школы» выступили и против навязываемого коллективного принципа написания работ, стремясь сохранить необходимую творческую свободу ученых, что также вызывало раздражение. По словам Пионтковского, среди московских историков старой формации Бахрушин в наибольшей степени готов был сотрудничать с новыми властями. В то же время «он очень упорно отказывается от нашего руководства, – сетовал историк-марксист, – и всеми силами пытается держать свою линию»[1006]. Как казалось Пионтковскому, Бахрушин, благодаря своим деловым качествам, превратился чуть ли не в лидера историков «старой школы», и сам «красный профессор» испытывал к нему открытую неприязнь. «Если Валк – сукин сын, то Бахрушин гораздо хуже, потому что тоньше»[1007], – писал он. Очевидно, что в таких условиях московским историкам «старой школы» не приходилось быть уверенными в устойчивости своего положения.

2. Исследования С.В. Бахрушина

На 1920-е гг. приходится важнейший этап научного творчества Бахрушина. Если в предыдущие годы он только подходил к решению крупных исторических проблем, то теперь перед нами уже был зрелый и знающий исследователь. Бахрушин был самым молодым из рассматриваемых историков, поэтому целостного научно-исторического мировоззрения к этому времени он еще не успел выработать. Не случайно, что эти годы отмечены идейными и методологическими исканиями. В 1921 г. Бахрушин писал: «Протекшие четыре года заставили произвести переоценку всех ценностей и многого, что раньше боготворилось…»[1008]. В эти годы он пытался переосмыслить существовавшие исторические схемы. В 1918 г. в Обществе истории и древностей Российских был сделан доклад «Ломка, произведенная событиями последнего года в наших представлениях о ходе русского исторического процесса». В нем он говорил: «События последнего года разбили эти наши представления о ходе русской истории. Государство… оказалось плохо спаянным… Народности, входившие в состав Российской империи, оказалось… жили каждая своей жизнью. Все здание „государства Российского“ рухнуло при первом ударе… В сущности, русская культура оказалась легким и поверхностным наслоением, под которым продолжают жить дикость и невежество…»[1009]. Методологическая рефлексия способствовала выработке собственного мировоззрения. Наиболее цельно его понимание ремесла историка выражено в небольшой лекции, датируемой издателями научного наследия историка концом 1920-х гг. По замечанию А.М. Дубровского: «В целом содержание беседы Бахрушина ценно тем, что автор ясно сформулировал в ней свои исследовательские позиции, представления о принципах работы историка»[1010].

По мнению Бахрушина, в исторической науке можно выделить три типа научного исследования: «1) работы, включающие в себя критический анализ исторических источников, 2) работы, имеющие целью установить и описать исторический факт, и 3) наконец, работы, ставящие себе целью обобщение отдельных фактов для установления известной правомерности исторических явлений»[1011]. Каждый из этих типов является неотъемлемой частью историописания, но при этом историк предостерегал доводить их до абсурда, абсолютизируя значение того или иного типа. Знание источников и фактов должны органично сочетаться с концептуальными обобщениями. При этом только те теории имеют право на жизнь, которые основываются на научно проверенных фактах. «Часто схема, по существу своему совершенно правильная, по недостатку знакомства с фактами приводит к выводам совершенно неверным и даже противоречащим самой схеме»[1012], – замечал ученый. Историческое описание фактов ученый признавал самодовлеющей частью изучения прошлого. Но описательность, по мнению Бахрушина, не умаляет значения истории как науки, поскольку значительный элемент описательности присутствует и в таких науках, как география или ботаника. «Любой исторический материал может и должен быть подвергнут изучению вне зависимости от каких-либо общих заданий и предпосылок»[1013], – считал ученый. Описание должно быть основано на критически проверенных источниках: «Не просто излагать факт, а восстанавливать факт должно историческое описание путем критической проверки и сопоставления различных документов»[1014].

Несмотря на признание огромного значения фактической стороны исторического исследования, Бахрушин отмечал, что в итоге вершиной исторического знания является обобщение. Для обозначения понятия «обобщение» историк также использовал термины «социологические построения» и «идеальные типы». Последнее свидетельствует если не о влиянии на историка работ М. Вебера, то, во всяком случае, о знакомстве с ними. В историографическом контексте это следует связать с влиянием Д.М. Петрушевского, пропагандировавшего данные идеи в своем известном труде «Очерки из экономической истории средневековой Европы» (М.; Л., 1929). У Бахрушина были тесные отношения с Петрушевским, более того, он считал его одним из своих учителей.

Ученый полагал, что для построения обобщений приемлемы как метод индукции, так и метод дедукции: «Одни, более осторожные, работают индуктивно, другие дедуцируют свои выводы из общих предпосылок,