Ни у кого на лице он не заметил тревоги.

Этот нарыв давно надо было убрать. Пока есть этот анклав в столице – есть и двоевластие. Даже если «старый режим» контролирует крохотный пятачок в Мехико. А выбить их оттуда, оставить им только несколько клочков в никому не важных районах у границы – это все равно, что выбить табуретку из-под ног, накинув на шею петлю. Сразу притихнут и их сторонники. И весь мир поймет, что Великая Революция победила! Пусть даже она и не стала пока всемирной.

Но если не выбить в этом месяце, не выбить до Нового года… тогда многим в мире революция покажется очередным «восстанием» или «мятежом». А ее долговременная победа даже в Мексике будет под вопросом.

Почему-то он вспомнил Софию и ее убежденность. Жгучий фанатизм речей. Ему было приятно ее слушать, даже когда она говорила страшные вещи.

Но мысли не задержались на ней, а вдруг скакнули к совсем другой женщине, с которой они не только делили ложе, но и, как казалось, были душевно близки. Женщине совсем другого типа.

Эшли. Или «мисс Стивенсон», как он ее издевательски иногда называл из-за того, что она так и не взяла его фамилию. И у них не было даже временного брачного соглашения, хотя он говорил ей сто раз, что не против.

Как там она? Уже лежа на своей жесткой койке, когда совещание наконец завершилось, Макс просматривал их совместные воспоминания. Ее день рождения, первый совместный отдых на море, их дом в Лондоне. Точнее, теперь уже ее дом, в котором он был, как оказалось, только гостем.

«Воспоминания, которые всегда с тобой» – таков был рекламный слоган облачного хранилища памяти «Eternity». «Вечность». Но оно хранилось в Сети, а из-за Фаервола в Мексике больше не было доступа к сетевым «облакам». Объем памяти самих его «глаз», их крохотных квантовых чипов, был относительно небольшим. Конечно, даже это количество выражалось в терабайтах. А двухмерные видео-файлы, снятые из одной точки – из глаз – были совсем крохотные по объему. Поэтому они и были сейчас доступны.

Можно, конечно, настроить прокси. И тогда будет возможность просмотреть в «облаках», среди бескрайних массивов памяти миллиардов людей, те же самые сценки их лучших дней. Трехмерно, с эффектом присутствия, с тактильными и сенсорными деталями. Но лень. Да и память… собственная… хранит это не хуже, чем какое-то «облако».

Бассейн в отеле, прогулку по пляжу, заплыв в море, закаты над заливом. Но все воспоминания – хотя и были абсолютно настоящими – выглядели почему-то как рекламная фальшивка. И хотя машин, способных создать долгосрочные сложные воспоминания в духе фильма «Total Recall», пока еще не создали, их слабое подобие в виде «пилюль памяти», дающих разовые и краткие фальшивые мыслеобразы, например, про любовное свидание со «звездой» (которой можно было «пришить» лицо вашей неудавшейся любви!), – имелось на рынке уже года три. Хотя их безопасность никто не мог гарантировать. «Use at your own risk». А в большинстве стран они и вовсе были запрещены.

Но в его-то случае все было подлинное. Почему же хотелось, как Станиславский, возгласить: «Не верю!». Не было этого. Все обман.

Черт с ней. Она выбрала свой путь. Но нет, не надо себе врать. Пусть и не с ним, но для него – неожиданно! – все еще было важно, чтобы она была жива и здорова. Главное, чтобы не влезла ни в какую грязь, не пострадала в этих играх самозваных королей мира. Которые набирали все больше оборотов. И не увидела того, что видел он и что еще предстоит ему увидеть. Даже хорошо, что она так далеко.

Хотелось бы узнать только одно. Кто написал донос? Кто известил СПБ? Кто дал подробные показания? Все-таки она? Или кто-то из сослуживцев, «друзей» или «близких»? Нет, он никому уже не собирался мстить. Просто хотел знать.

Странно, как он вообще почувствовал, что над ним сгущаются тучи. Ведь никогда не занимался агентурной деятельностью. Наверное, помогла интуиция. Но он успел.

Первые месяцы после их разрыва Рихтер ощущал себя как страна, которая вдруг обрела долгожданную, выстраданную независимость и не знает, что с ней делать. Митинги и парады на площадях, выборы и перевыборы, клятвы и громкие слова с трибун… Вроде и свобода опьяняет, и мучения прекратились… а все равно чего-то важного нет.

Так же его бабушка говорила, что скучает по Казахстану и вообще месту, которое злые языки звали «постсовок». И маялась, что всё в Германии не так. Страдала без кефира и гречки, говорила, что вкус у воды другой, а помидоры резиновые, что немцы дураки и не сдерживаются, когда пускают газы, что их мужики рохли, а бабы страшные, так как всех смелых выбили войны, а красивых сожгла инквизиция. И радовалась, когда можно стало синтезировать продукты, чтоб вдоволь наесться именно той сметаны, какая была в детстве, и докторской колбасы, и торта «птичье молоко». Хоть это и была имитация. Потому что, мол, в польском магазине по соседству – в сто раз хуже.

Бабушка любила Россию, хотя никогда там не была. Смотрела русские передачи, радовалась выходу русских команд в финал, запускала фейерверки, отмечая русские праздники. Почему не казахстанские? Этого Максим понять тогда не мог, да и сейчас не очень понимал.

А тем временем тревожные новости приходили из Европы. Рихтер смотрел записи из Парижа и Берлина, где восстание было уже почти подавлено, и понимал, что эти люди были изначально не готовы умирать. Они думали, что будет достаточно постоять с шариками и плакатами, как обычно. Не понимали, что в мире что-то изменилось, и их права теперь мало кого волнуют. В Северной Америке творилось примерно то же самое. «Мирный марш» на Вашингтон закончился ничем.

Но и в Москве революция проигрывала. Хотя началось все бодро, и он понял тогда, что ошибся со своей оценкой тамошних людей. Решительности у них хватало, даже через край. Но после объявления столицы РГ «свободным городом» новых поводов для радости не возникло. Восставшие были разобщены и явно не имели четкого плана. И началась жесткая «ответка», в которой Мировой совет и местные власти работали рука об руку. Да и действовало правительство РГ куда более решительно, чем их западные собратья. Они эвакуировались в Санкт-Петербург и сохранили контроль над всеми остальными крупными городами, а заодно ввели военное положение. Кое-где уже шли бои, более кровавые, чем в Западной Европе.

Оттуда приходило больше всего материалов. Максим просмотрел десятки видео и 3D-съемок, где копы стреляли в людей, и те уже больше не поднимались. Стреляли боевыми, не импульсом и не резиновыми пулями.

Причем, следуя заветам римлян, Мировой совет применял силы безопасности из Азии и Африки, что провоцировало у восставших дикий взрыв ксенофобии. Местные члены «Авангарда», с которыми удалось выйти на связь, говорили уже, что Мировой совет вообще ни при чем, а во всем виноваты жиды. Или китайцы. Или негры. Или вообще неизвестные тайные силы.

Были и видео растерзанных полицейских, сожженных вместе с водителями машин, повешенных лоялистов (в постсоветских странах их звали по-немецки «полицаями») и прочего, от чего становилось дурно. Как и везде, к восстанию присоединялась накипь, отбросы. И люди в масках, с лицами, закрытыми платками или с чернотой на месте лица (так выглядят в записи те, кто пользуется нелегальным антиопределителем внешности), отвечали зверствами на зверства.