Он может уехать домой.

Холодные брызги летели ему в лицо, а он стоял и думал: «Я могу уехать домой», — и видел внутренним взором длинную дорогу на юг, дорогу легионеров, белевшую под этрусским солнцем; усадьбы среди оливковых плантаций; темно-красные, цвета вина, Апеннины вдали. Он словно вдыхал душистый смолистый запах сосновых лесов, и смесь ароматов тимьяна, розмарина и дикого цикламена — летний запах родных холмов. Он мог вернуться туда, к холмам и людям, среди которых вырос, по которым тосковал здесь, на севере. Но если он вернется — не будет ли всю оставшуюся жизнь его глодать другая тоска? Тоска по другим запахам, другой природе, другим звукам? По изменчивому северному небу и пению зеленой ржанки?

И вдруг он понял, почему дядя Аквила поселился в этой стране, когда кончился срок его службы. До конца жизни Марк будет помнить родные холмы, порой воспоминания будут мучить его. Но теперь его дом тут, в Британии. Понимание этого пришло к нему как-то исподволь и показалось уже знакомым, и он удивился, как не осознал этого раньше.

Волчок ткнулся влажным носом ему в ладонь, и Марк, глубоко вздохнув, повернулся. Дядя Аквила еще стоял, сложив руки на груди и склонив голову набок, все с тем же выражением бесстрастного интереса.

— Прими мои поздравления, Марк, — сказал он. — Не для каждого мой друг Клавдий стал бы расшибаться в лепешку, а ему, вероятно, пришлось крепко постараться, чтобы добиться справедливого решения от сената.

— Я готов лежать у его ног, — тихо ответил Марк. — Ведь это начало новой жизни, Эска, новой жизни!

— Разумеется, чтобы поменять земли на Этрурию, потребуется время, — задумчиво произнес дядя Аквила. — Но к осени, я думаю, ты будешь уже там.

— Я не вернусь в Этрурию, — сказал Марк. — Я возьму землю здесь, в Британии.

Он бросил взгляд на Коттию. Она стояла все так же неподвижно, застыв в ожидании, как скованная морозом ива.

— Все-таки мы не едем в Рим! Но ты ведь сказала: «Куда угодно», правда, Коттия, любимая?

Он протянул ей руку.

Она вопросительно заглянула ему в лицо, потом улыбнулась, одной рукой собрала вместе края плаща, как будто собралась в путь прямо сейчас, куда угодно, и вложила другую руку в его протянутую.

— Ну вот, теперь мне, видно, достанется улаживать все с Кезоном, — заметил дядя Аквила. — О боги! Ведал ли я, какой мирной жизнью жил, пока не появился ты!

Вечером того же дня, написав легату письмо от себя и от Эски, Марк поднялся в башню, а Эска пошел отправлять письмо. Марк стоял у окна, поставив локти на подоконник и опершись подбородком о ладони. За спиной у него за письменным столом, заваленным листами «Истории осадных войн», сидел дядя Аквила. Эта комната наверху, как чаша, удерживала еще дневной угасающий свет, но внизу, во дворе, уже сгущался сумрак, и лесные перекаты окутались дымкой. А еще дальше за ними виднелись знакомые волны холмов.

Нижняя Британия. Да, вот подходящее место, вот где надо возделывать землю: для пчел есть тимьян, там хорошие пастбища, а южный склон можно разделать террасами под виноградники. Он сам, да Эска, да минимальная помощь, какую они могут позволить себе на первых порах… Ничего, они справятся. Хозяйство с вольными или вольноотпущенниками будет, конечно, пробной затеей, но не он первый, хотя и встречается это пока нечасто. Эска отбил у него охоту владеть людьми.

— Мы с Эской все обсудили, и, если мне будет предоставлен выбор, я возьму землю в Нижней Британии, — сказал он, все еще опираясь подбородком на руки.

— Мне кажется, у тебя тут не возникнет затруднений с властями, — согласился дядя Аквила, роясь на столе, где царил идеальный порядок, в поисках какой-то таблички.

— Дядя Аквила, а ты знал про это до сегодняшнего дня?

— Я знал, что Клавдий намеревался просить за вас перед сенатом, но кто мог предугадать, что из этого выйдет. — Он фыркнул: — Подумать только: чтобы сенат уплатил свои долги по старинке! Землей и сестерциями. Небось, побольше земли и поменьше сестерциев, так им выгоднее.

— А еще римское гражданство, — подсказал Марк.

— Да, хоть им и дешево это обойдется, а все же сверх цены долга, — согласился дядя Аквила. — Мне думается, не стоило бы все-таки экономить на твоем пособии.

Марк засмеялся:

— Мы с Эской не пропадем.

— Не сомневаюсь… если не помрете с голоду в самом начале. Помните, вам придется строить и оборудовать хозяйство.

— Строить мы в основном будет сами. Сойдут и глинобитные хижины, пока не разбогатеем.

— А как это понравится Коттии?

— Ей понравится, — заверил Марк.

— Что ж, если понадобится помощь, ты знаешь, к кому обращаться.

— Да, знаю. — Марк отвернулся от окна. — Если понадобится помощь… очень понадобится… после трех неурожаев… я приду к тебе.

— А до тех пор — нет?

— До тех пор нет.

Дядя Аквила сердито засверкал глазами:

— Ты несносен! С каждым днем ты все больше похож на своего отца!

— Правда? — Марк мельком улыбнулся, потом замялся. Некоторые вещи трудно бывает высказать старшему. — Дядя Аквила, ты уже так много сделал для нас с Эской… Если бы в свое время у меня бы не было тебя…

— Ба! — произнес дядя Аквила, продолжая поиски таблички. — Кому же еще ко мне приставать? Собственного сына у меня нет.

Он наконец нашел табличку и принялся старательно сглаживать исцарапанный воск гусиным пером, очевидно воображая, что орудует плоским концом стала. Потом он исподлобья взглянул на Марка.

— Если бы ты попросился в Этрурию, мне, пожалуй, стало бы очень одиноко.

— Неужели ты думаешь, я удрал бы в Клузий при первом же удобном случае?

— Я, конечно, так не думал… — медленно произнес дядя Аквила, с отвращением разглядывая останки своего пера и откладывая его в сторону. — Ну вот, из-за тебя я загубил прекрасное перо и испортил ряд крайне важных заметок. Радуйся теперь… Нет, я так не думал, но выбор был в твоих руках, и я не был уверен, какое ты примешь решение.

— Я тоже, — отозвался Марк. — Но сейчас уверен.

Непонятно почему, он вдруг вспомнил про свою деревянную птичку. Когда язычки пламени пробились сквозь бересту и сухой вереск, на которых она лежала, ему почудилось, что вместе с сокровищем его детских лет сгорела вся его прежняя жизнь. Но наверное, из серого пепла тогда же родилась новая жизнь — для него самого, для Эски и Коттии, а может, и для других людей, и даже для незнакомой еще долины среди холмов, где когда-нибудь будет стоять его усадьба.

Где-то хлопнула дверь, и на галерее послышались шаги Эски, который звонко и весело насвистывал мелодию:

Когда я встал под знамя орла

(Не вчера ль я под знамя встал?),

Я девушку из Клузия