Эска помог ему сесть верхом и затем сам вскочил на свою мышастую лошадь. Сначала Марку пришлось пустить в ход все оставшиеся силы и все свое умение, чтобы совладать со скакуном: дикое животное яростно сопротивлялось незнакомому всаднику, не желая подчиняться, фыркало, брыкалось, как необъезженный жеребенок, но наконец, устав от борьбы, решило повиноваться и пустилось легким галопом, мотая головой и обрызгивая себе пеной грудь и ноги.

Эска поравнялся с Марком, и, спустившись с крутизны, они поскакали в сторону леса.

— Слава богу Света, они еще вполне свежие, нам предстоит нелегкий путь, — сказал Эска.

— Да, — мрачно вымолвил Марк и стиснул зубы. На все эти прыжки и скачки ушел почти весь запас его и без того подточенной выносливости.

Свет угасал быстро. Они въехали в долину, делавшую тут поворот на юг. Ветер продувал рощи берез и орешник, небо в просвете между несущимися облаками сделалось желтым, как зажженный фонарь.

Много часов спустя часовому, ходившему вдоль северного вала в Борковике, показалось, что за воем беснующегося ветра где-то далеко внизу слышится стук копыт. Он перестал ходить и заглянул вниз, где глубоко-глубоко, сотней футов ниже крепостной стены, прорезал долину речной поток. Но тут как раз быстро несущееся облако с серебристой каймой набежало на луну, долина казалась сплошной черной пустотой, и налетевший ветер унес все звуки. Треклятый ветер! Здесь, в наивысшей точке Вала, никогда почти не прекращался ветер. А не ветер, так туман. Целыми днями и ночами только и слышишь вой ветра да крик чибиса. Чего только после этого не почудится! Хорошо, если только топот копыт… Часовой с отвращением сплюнул в черную бездну и принялся опять мерить шагами тропу.

А еще позже часовой на Северных воротах подивился, заслышав властный стук в деревянные ворота и крик: «Именем цезаря! Откройте!» Случись это у любого другого входа, это мог быть гонец с донесением. Но те, кто обычно появлялся с севера — барышники, охотники и прочие, — не колотили в ворота с таким грохотом, будто это сам легат пожаловал. А вдруг тут какая-то хитрость? Вызвав часового и приказав смотреть в оба, помощник центуриона загромыхал наверх и приник к наблюдательному окошку над входом.

Луна уже очистилась от облаков, и он разглядел внизу, в тени арки, две фигуры. Крутой склон оставался неосвещенным, но все равно было видно, что он пуст до самого ручья, блестевшего внизу. Стало быть, хитрости тут не было.

— Кто хочет войти именем цезаря?

Один из пришельцев задрал голову, лицо его смутно белело в темноте.

— Два человека с неотложным делом к коменданту. И им по возможности хочется попасть к нему живыми. Открывай, братец.

Поколебавшись, помощник центуриона сбежал на несколько ступенек вниз.

— Открывайте! — приказал он.

Солдаты повиновались; тяжелая створка плавно повернулась на каменных петлях, и в проеме, в падавшем из караульни желтом свете, показались двое бородатых, всклокоченных субъекта, как бы порожденных осенней бурей. Один тяжело опирался на плечо другого, а тот обхватывал его рукой. Они, пошатываясь, вошли внутрь, и даже помощник центуриона, начавший было грубым тоном: «Какого вам тут…» — смягчился до такой степени, что поддержал хромавшего.

— Попали в беду, а?

Но тут хромой вдруг засмеялся, зубы блеснули в темной спутанной бороде, он высвободился и прислонился к стене караульни, тяжело и часто дыша. В грязных лохмотьях, тощий, как сама смерть, с исцарапанным лицом, будто он продирался через все колючие заросли этого края, субъект этот являл собой самое мерзопакостное зрелище.

Ворота с лязгом захлопнулись, и субъект сказал четким и хладнокровным командирским голосом:

— Центурион, мне немедленно нужно видеть командира.

— Что? — переспросил тот, моргая.

Скоро, после сумятицы сменяющихся лиц, грубых солдатских голосов, клацанья подошв, миновав длинные извилистые переходы между казармами, Марк очутился на пороге освещенной комнаты. После ветреного мрака она вспыхнула перед его глазами как золотой цветок. Небольшая комната с белеными стенами, почти целиком заполненная старым, ободранным столом и сундуком с документами. Марк, прищурясь, глядел перед собой, испытывая странное чувство нереальности, — как будто все это происходит во сне. Широкоплечий коренастый человек поднялся из-за стола и вопрошающе поглядел на вошедшего.

— Что там… — начал он, почти как его помощник.

И, глядя на знакомую коренастую фигуру, на квадратное лицо и ноздри с торчащими волосками, Марк не испытал удивления. Он вернулся в знакомый мир, а значит, естественно было встретить там старых знакомых.

— Вечер тебе добрый, Друзилл, — проговорил он. — Поздравляю с повышением.

Лицо центуриона выразило недоумение, голова вздернулась с некоторой надменностью.

— Ты не узнаешь, меня, Друзилл? — почти умоляюще произнес Марк. — Я же…

Но старого центуриона уже осенила догадка, недоумение на его лице сменилось изумленным выражением, смуглая широкая физиономия осветилась восторгом. Он не верил своим глазам.

— Центурион Аквила! — воскликнул он. — Еще бы мне не узнать тебя! Да я узнал бы тебя и в Тартаре! — Грузно ступая, он обогнул стол. — Как ты сюда попал, во имя Грома?

Марк аккуратно положил на стол свою ношу.

— Мы принесли пропавшего орла Испанского легиона, — ответил он несколько невнятно и повалился прямо на орла.

Как-то вечером в конце октября Марк с Эской въехали на последний подъем дороги, ведущей в Каллеву. Узнав в Эбораке, что легат Клавдий еще не вернулся, они поспешили на юг, чтобы перехватить его в Каллеве.

Они сбрили бороды, помылись, а Марк еще и снова коротко обстриг волосы по римской моде. Но они оставались все в тех же лохмотьях, все еще исхудалые, с запавшими глазами и вполне подозрительного вида. Им не раз пришлось прибегать к помощи пропуска, выданного им Друзиллом, иначе их обвинили бы в краже армейских лошадей.

Они устали, смертельно устали, и при этом не испытывали никакого ощущения триумфа, которое могло бы расплавить своим жаром свинцовый холод сковавшей их усталости. Они ехали молча, отпустив поводья, и в тишине лишь подковы били по мощеной дороге, да скрипела мокрая кожаная сбруя. После стольких месяцев, проведенных в дикой отчужденности севера, здешняя, менее суровая, более приветливая местность, казалось, протягивала им дружескую руку. И когда Марк, подставив лицо нежной белесой мороси, увидел вдали, за перекатами пестревших лесов, знакомые и неожиданно родные холмы юга, он почувствовал, что возвращается домой.

Они въехали в Каллеву через Северные ворота, оставили лошадей в «Золотой Лозе», с тем чтобы на следующий день их отдали в походный лагерь, и пешком направились к дому дяди Аквилы. На ведущей к нему узкой улочке тополя уже облетели, под ногами было скользко от мокрой опавшей листвы. Дневной свет быстро меркнул, окошки в башне дяди Аквилы светились бледно-лимонным светом и словно приветствовали их.