Старшак ловит Пенелопин взгляд и улыбается поверх стиснутых зубов.

–А то чё-т мне больненько.

* * *

Разыскать хрык удаётся быстро, хотя Пенни кажется, что она вечность рыскает в поисках.

–Хрык-душистый, злой, но добрый,– бормочет она слова Скабса-травника, какие легли в память.– Прости, прости. Нужно… Не для баловства…

Может, и тупо с кустом разговаривать, но от приговорки ей становится чуть спокойнее.

Сощипанные с куста зелёные листочки Пенни несёт в руке наотлёт, как можно дальше от собственного носа.

Понюхав один размятый листок, Штырь и впрямь глядит легче. Даже вроде не такой делается бледный. Велит межняку резать на нём майку – от горловины к подолу. Ох, полтела – сплошь багряный синячище, и у ключицы бугор.

–Вот я дышу: ровно ли рёбра ходят или на битой стороне опаздывают?

–Да вроде ровно.

–Хорошо. Давай-ка подопри меня маленько, я хоть сяду пока.

Потом Пенелопа по Тисову объяснению надрезает и дерёт несчастную майку на длинные лоскуты, подвязывает согнутую в локте «битую» руку плотно к телу, благо разношенная ткань прилично тянется. Не хватило бы – с себя бы сняла и порезала. Но Штырь говорит, что повязок аккурат хватает.

Наконец они встают.

–Ну, Резак, пойдём, что ли.

Прежде чем уйти, Штырь смотрит на мёртвого кабана и хмыкает:

–Морган бы одним кулаком управился. Маррина бы его заплясал до смерти. А я… ну, как мог, так и справился.

–Ты один на него пошёл охотиться?

–Да не, ты что. Я подумать пошёл, ну и случайно учуял. Решил пока разведать. И вон оно как вышло.

У Пенни внутрях так и кипят обрывки слышанных орчьих песен, которые она бессильна сложить в единое полотно. Чтобы рассказать о большой битве орка-горхата с невиданным великим зверем.

На полпути, если не раньше, их встречают. Коваль – губы пепельные, за плечом рукоятка сцимитара, который он вообще-то не таскает на себе во время многодневной стоянки. Марр-следопыт, Чабха, другие костлявые. И Ёна. Ёна, под медным загаром, видать, сейчас не румянее Коваля.

–Хаану,– говорит Штырь.– Хаану, а мы с Резаком там старого порося зашибли.

* * *

–Не зазря Рэмс подорвался,– Ёна шагает рядом с Пенелопой, будто не решаясь к ней прикоснуться, но голос у него спокойный.– Дикая чара между нашими старшаками ходит. Коваль сказал, оно его как в серденько пнуло.

Пенни не решается поднять на него взгляд.

–Ай, молчал бы лучше,– отзывается конопатый.– Ещё наври, что тебя-то не пнуло.

По-прежнему не глядя на Ёну, молчком, Пенни-Резак берёт чернявого за руку.

И чувствует ладонью ответное пожатие.

–Кабан-большой, он-то себя считает великим старшаком свиного клана…– Штырь сидит себе в общем вечернем кругу, наново перевязанный куда ловчее, чем вышло у Пенелопы. Уж сивый Морган позаботился, поправил и плечевой сустав, и выбитую ключицу.

Во время моргановой помощи – вот уж не позабыть, не раз-видеть – Коваль Тису башку придерживал ладонями под затылок, а тот только и взвыл два раза: громко, свободным горлом, будто не просто так от своей боли орёт, а запевку начинает, с переливами, да ещё слеза пробежала дорожкой по меченому лицу. А после, отдышавшись, так на конопатого улыбнулся, что у Резака сердце зашлось.

Немного странно слушать про жизнь кабана и при этом жевать его же жёсткое мясо – костлявые живо притащили изрядную тушу в лагерь, а то грешно пропадать такому добру. На крестце и на морде щетина зверя оказалась седая, будто тронутая инеем.

–Да только, бывает, старый кабан по седым годам ум-то уже весь проживёт, а по силе и злобе ему ещё далеко до ветхости,– Штырь хмыкает, подцепляет здоровой рукой из миски одуряюще пахнущий мясной ломоть.– Делается лют. Другой раз бывает опасен даже для своих поросят… Такое жёночки-рожухи недолго терпят. Гонят безумного старика вон из клана, пока не дошло до беды. А молодого да ласкового кабанчика привечают. Нашего-то кабана точно выгнали, говорю. Какой же дикий зверь в своём уме вот так с ничего на смирного орка бросается?

–Шатун-медведь?– подаёт голос Дхарн.

–Шатун-медведь тоже считай маленько тронутый,– возражает Рцыма. Тон у маляшки важный, ни дать ни взять солидный эксперт по медвежьим психическим непорядкам вещает.

Пенелопе даже приходит на мысль, что Штырь эту свою байку только что сам выдумал, и рассказывает, может, нарочно для неё: не надо себя виноватить, Пенни-Резак, за бол́ьные мои раны – кабанище-то был чокнутый…

Да если по правде, навряд ли старшак в самом деле так уж сильно об этом печётся, не до того сейчас. Пасока с кровью на ссадинах Тиса успела прихватиться тёмными корками.

Громче всех о старшачьих ранах сокрушается Шарлотка, которой теперь не велено влезать к нэннэ-родителю на руки; а вот Штырь-Ковалевы близнята короткое время мрачно повсхлипывали, а потом позвали Руби и затеяли сами играть «в кабана». Меняясь ролями. Тут уж Пенни должна признать, что Хильдиной сестрёнке, пожалуй, достовернее всех удаётся роль Резака: сперва постоять столбом, отпрыгнуть, а потом бегать-шуршать по ближайшим кустам и приносить какие попало листья взамен правдашних хрыковых.

«Ты межняк. И у меня маляшки-межнячки подрастают: как я – орки, как Рэмс – люди». Так Штырь однажды сказал. А здорово было бы и впрямь родиться одним из старшаковых чад. Родной, кровной, по-настоящему. И что за беда, если лицо и уши удались бы больше в людскую породу! Конечно, Тис и Коваль заметно моложе, чем могли бы быть её родители – конопатый, тот и вовсе выглядит почти ровесником большинству молодых костлявых, особенно когда побреется… Но не так уж это и важно.

Да ведь старшаки здесь почти всем получаются вроде родителей, всем молодым недобиткам, приходит вдруг ей на ум.

Пенни-Резак Штырь-Коваль.

Ух, аж промурашило.

Ведь это уже не понарошку.

* * *

Под ночь остаются втроём на кошачьем посту: сама Пенни, Крыло и Ржавка.

Хорошо. А то как после всех сегодняшних событий можно было бы взять да улечься засыпать возле Ёны в Зелёном доме? Ведь извелась бы от неловкости, а так всё-таки отсрочка. Другое дело прийти, чин чинарём отдежурив свой черёд, и повалиться на своё место рядом с ним же, но уже спящим.

Объяснятков-то всё равно не миновать, как ни жаль.

Но уж лучше завтра, нормально отоспавшись.

Мяша тоже является откуда-то из темноты. На Пенни беломордая поглядывает милостиво. Даже можно вообразить, будто кошка ужас какая умная, соображает, что Пенни тоже в некотором роде поучаствовала в её спасении с дерева. Ха.

Сперва костлявые успевают подробно обсудить кабанье происшествие; Пенелопа в который раз старается объяснить, что она-то сама эту злую свинью даже пальцем не трогала и вовсе не удивилась бы, всыпь ей Коваль ещё каких люлей за все последовавшие Тисовы страдания.