Надежда увидела яблоко в руке женщины и поняла, что перед ней райский сад, сцена грехопадения Адама и Евы.

Приглядевшись, она поняла, что Босх изобразил первых людей вовсе не такими простыми и наивными, какими рисуют их другие художники. На губах Евы блуждала чуть заметная коварная улыбка, как будто она прекрасно понимала все последствия своего поступка. На лице Адама проступала грубая страсть, и вовсе не на яблоко были устремлены его налитые кровью глаза. В лицах этих двоих отпечатались ростки всех будущих грехов и преступлений человечества…

Еще внимательнее вглядевшись в картину, Надежда разглядела в цветущем кусте на заднем плане таящегося змея, прекрасное и ужасное создание с изумрудной чешуей и маленькими кривыми рожками на треугольной голове, с пронзительным, проникающим в душу взглядом рубиновых глаз…

– Как видите, эта картина имеет непосредственное отношение к нашей экспозиции, и я надеюсь, что она надолго останется в музее, – проговорил Луций Ферапонтович, выключая свою удивительную лампу.

– Как все-таки это ужасно, – вздохнула Надежда. – Из-за картины погибло столько людей. Допустим, того, как вы сказали, мерзавца, мне нисколько не жалко, но вот Вера и ее бывший муж… Тоже несимпатичные личности, но за это не убивают. И все-таки как же он сумел организовать все это?

– А он, видите ли, был таким мелким, незаметным, но смог проникать всюду. Многое он сумел выяснить из медицинской карты вашей матушки, Соня, той, что хранится в четвертой психиатрической больнице. Тамошний доктор наблюдал ее много лет и все пытался помочь ей, расспрашивал многих и составил четкую картину болезни. Ее вылечили от реактивного психоза, и после родов наступил относительно спокойный период. Мозг просто вытолкнул неприятные воспоминания, она забыла весь кошмар, в который втянул ее ваш отец.

– Не смейте его так называть! – вспыхнула Соня. – Он мне не отец.

– Согласен, ваше право так думать. Так вот, кризис у таких больных может спровоцировать любое неожиданное событие. В данном случае, я думаю, дело было во встрече. Возможно, ваша мать случайно встретила вашего… встретила Беневоленского. И воспоминания ожили. Не исключено, что, если бы он пошел с ней, заговорил, попытался успокоить, все не обернулось бы трагедией. Но он предпочел не признаться.

– Сволочь! – Соня сжала кулаки.

– А как он вышел на Веру? – спросила Надежда, чтобы закрыть эту тему.

– Это совсем просто. Через Беневоленского, конечно. Вы не представляете, какие пухлые личные дела хранятся в отделах кадров! Там все сказано – о бывших женах, о взрослых детях… Так он нашел Веру. После неудавшейся кражи в музее ей нельзя было оставаться в Плескове. Она переехала в Петербург, но здесь у нее никого и ничего не было – ни жилья, ни работы. В том бедственном положении, в каком она находилась, она не смогла отказаться от его предложения. Зато потом, когда ее ввели в курс дела, она поняла, что после кражи картины эти люди, чтобы не оставлять свидетелей, убьют и Беневоленского, и ее саму. Никто за ней не стоит, никто за нее не вступится, никому она не будет нужна. Она занервничала, высказала свои подозрения – вы это слышали, Надежда Николаевна.

«Откуда он знает?» – спросила саму себя Надежда.

Старик хитро улыбнулся, как будто услышал вопрос, и продолжил:

– Один из подручных того человека случайно ее убил. Дело оказалось под угрозой провала, и тогда он вспомнил, что у Веры есть сестра. Вспомнил о вас, Соня. Все дальнейшее вы уже знаете.

Луций Ферапонтович ненадолго замолчал.

– Ошибка этого мерзавца в том, что он взял себе в помощники уголовников, – продолжил он после небольшой паузы. – Хотя на самом деле его ошибка в том, что он посмел поставить себя выше… посмел покуситься на имущество того, кто владеет этой картиной, да и всем этим музеем…

– Вы имеете в виду вашего спонсора? – догадалась Надежда.

– Вы очень проницательны, Надежда Николаевна, – старик усмехнулся и снова стал похож на портрет графа Калиостро.

В это время дверь музея распахнулась.

Все присутствующие повернули головы и увидели на пороге Анатолия Васильевича Беневоленского.

– Чем обязан? – Луций Ферапонтович взглянул на часы. – Сегодня ведь не вторник!

– Совершенно верно. Но я хотел с вами очень серьезно поговорить… сегодня я просматривал счета…

– Как кстати, – старик засиял, – я тоже хотел с вами поговорить. И у меня сегодня по странному совпадению тоже день расчетов. – Он повернулся к Соне и спросил ее: – Как вы считаете, деточка, должен Анатолий Васильевич заплатить по счетам?

– Обязательно, – мрачно кивнула девушка.

– По каким счетам? – раздраженно проговорил Беневоленский. – Это вы мне давно не платите!

– Что вы говорите? – ахнул Луций Ферапонтович. – Не платим? Да не может быть! – Он снова достал из кармана часы на цепочке. – Посмотрите-ка сюда.

– Куда еще? – недовольно пробормотал Беневоленский. – Мне некогда.

– Не беспокойтесь, я вас сильно не задержу. Взгляните только, который час?

Луций Ферапонтович поднес часы к глазам Беневоленского. Тот удивленно взглянул на циферблат, и взгляд его словно остекленел.

Старик снова начал ритмично раскачивать свои часы, негромко приговаривая:

– Раз-два – трын-трава! Три-четыре – харакири! Пять-шесть – просто месть! Семь-восемь – скоро осень!

Взгляд Анатолия Васильевича перемещался вслед за качающимися часами.

Луций Ферапонтович проговорил негромким завораживающим голосом:

– За все, батенька, рано или поздно приходится платить. За грехи молодости, за боль, причиненную близким людям. За сломанные судьбы. И у вас как раз наступило время окончательных расчетов. Завтра, батенька, вы придете в прокуратуру и напишете заявление, где подробно укажете, как присвоили две квартиры, которые институт строил для своих старейших сотрудников, как брали откаты у строительной фирмы «Невстрой» и у клининговой компании «Чистая душа», как отмывали деньги, как укрывали доходы от налогов… Возможно, вам зачтут явку с повинной. Вы поняли: завтра прямо с утра. Там принимают с десяти. А сейчас вы можете проснуться. Девять-десять – там вас взвесят!

Беневоленский захлопал глазами, встряхнул головой и удивленно огляделся.

– Ох, что же я время теряю, когда у меня совещание с подрядчиками? Значит, договорились, я к вам зайду во вторник!

– Заходите! – гостеприимно кивнул Луций Ферапонтович, хотя гость, кажется, его уже не слышал. – Если, конечно, будете свободны.

– Кто же вы такой? – удивленно спросила Надежда Николаевна, едва за Беневоленским закрылась дверь музея.

И тут же устыдилась своего невежливого вопроса. Да к тому же и так все было ясно.

– Не совсем тот, о ком вы думаете, – рассмеялся старик. – Для меня было бы великой честью считать себя близким Ему…