Дешевые оправдания, подумал он. У человека всегда есть свобода воли. Он всегда может выбрать, что ему делать, по обязанности можно только убивать.

Он сам сделал свой выбор. Его выбор — борьба с империализмом методом убийства, убийства как средства выражения, убийства как инструмента, направленного против тех, кто, в свою очередь, выбрал угнетение и притеснение его братьев и сестер.

Братьев и сестер, подумал он.

Он рос без братьев и сестер, но в конце концов он все же смог создать семью. Он создал свою стаю, за которую нес ответственность, но которую он в конце концов покинул.

Боль прочно угнездилась в желудке, все тело стало тяжелым и беспомощным. Он повернул назад и пошел в кемпинг. Он шел, мучительно шаркая ногами.

Какой он, собственно говоря, отец? Он оставил свою стаю посреди дороги, пошел своим путем, когда земля стала гореть у него под ногами.

Черная Пантера, подумал он, остановившись возле заснеженного поля для мини-гольфа, чтобы передохнуть, вспомнить о навсегда потерянных детях. Его наследник и старший сын, самый нетерпеливый и деятельный, самый бескомпромиссный, выбравший имя Черная Пантера в честь борцов за свободу в Соединенных Штатах. В группе была жаркая дискуссия относительно того, не будет ли такое чисто американское имя истолковано как проявление контрреволюции. Некоторые так и говорили. Сам Пантера утверждал, возражая им, что назвал себя в честь критиков Америки, борцов с капиталистическими лакеями.

Сам же он, как отец, занял выжидательную позицию, решив предоставить споры другим. Когда же они не смогли договориться, он сказал свое веское слово в пользу Черной Пантеры.

В груди заныло, когда он подумал, как изменились молодые революционеры. Без его руководства Черная Пантера растерял всю силу, стал своей бледной тенью.

Второй сын выбрал свой путь и давно отказался от своих прежних идеалов. Он был хуже всех других, Белый Тигр. Белый Тигр среднего возраста настолько разительно отличался от непоседливого мальчика, каким он его помнил, что отец был почти убежден, что сына подменили кем-то другим.

Он продолжил свой путь к маленькому домику в туристическом поселке, явственно видя рядом с собой Белого Тигра. Он вспомнил, как они шли здесь рядом. Это было летом. Белый Тигр выбрал себе такое имя, потому что белый цвет символизирует чистое прямодушное животное, отличающееся гибкостью и силой.

У него было чистое сердце, подумал человек, но сегодня его сердце черно, как металлургический завод, которым он руководит.

В углах и за занавесками он мельком замечал людей, совершающих бессмысленные путешествия. Люди пили кофе, планировали покупки, готовили неприятности своим конкурентам и мечтали о сексуальном удовлетворении. Поселок был заполнен почти целиком, но почти все постояльцы были на каком-то мероприятии в крытом зале, что было ему только на руку. С тех пор как он зарегистрировался здесь, в Уппланде, с ним не заговорил еще ни один человек.

Он остановился у входа, почувствовал, что его качает. Силы были на исходе. Теперь рядом с ним были двое его последних детей.

Лев Свободы получил свое имя отчасти благодаря тому, что многие в группе считали, что кто-то из них должен символизировать их солидарность с Африкой, но сам Лев не был способен на истинно великие мысли. У мальчика были верные убеждения, но ему нужен был авторитетный наставник, способный направить его по правильному пути. Все вместе они решили работать над тем, чтобы Лев Свободы своим мощным рыком распугал всех притеснителей и угнетателей Черного континента.

Он был, пожалуй, нужен Льву Свободы больше, чем другим, и мальчику поэтому пришлось хуже, чем другим.

«Я должен протянуть тебе руку, сынок», — подумал он, входя в свое крошечное временное жилище.

Он уселся на стул возле двери и принялся устало стаскивать с себя сапоги. Диафрагма сильно разболелась, его стало тошнить.

Он застонал, откинулся на спинку стула и на мгновение закрыл глаза.

Другая его дочь, Лающая Собака, была очень активна в шестидесятые, но с ней могло произойти все, что угодно. Интересно было бы на нее посмотреть. Может быть, именно она заслужила его наследие.

Он подошел к гардеробу и проверил, на месте ли его матросская сумка.

С громким стуком захлопнулась входная дверь, и по квартире мягкими пушистыми лапками прошлась умиротворяющая тишина. Анника осталась дома одна. Она лежала в кровати, зарывшись головой в подушку и подтянув колени к подбородку. Пододеяльник промок холодным липким потом. Аннике было страшно. Ангелы бессильно тянули свою бесконечную песню. Сегодня она должна встать и выйти, хотя бы для того, чтобы забрать детей. Она никогда не могла поболеть в свое удовольствие. Томас не привык за них отвечать, не привык отвозить и забирать детей, готовить еду, читать вслух и укладывать их спать. От всех этих нагрузок он становился упрямым и раздражительным, и Аннику начинала мучить совесть.

Она еще глубже заползла под одеяло.

На свете случаются и гораздо худшие вещи, подумала она.

Дети могут заболеть. Томас может ее бросить. Газета может разориться. В Ираке может начаться война. Все это было намного хуже. То, что происходит, — это сущие пустяки.

Но что-то ведь ее мучит. Пошатнулось доверие к ней как к профессионалу.

Она положилась на Шюмана. Поверила в его рассудительность.

Что-то случилось — либо с ним, либо с ней. Может быть, с ними обоими. Может быть, все дело в этой истории. Она, наверное, оказалась им не по зубам.

Или она так и застряла в том туннеле.

Она понимала, что существует и реальная альтернатива.

Не потеряла ли она способность отличать существующее от возможного? Не утратила ли она действительно чувство и понимание реальности?

Она накрылась одеялом с головой и впустила в голову потайные мысли. Они вошли в голову, выстроились в боевой порядок, и когда она всмотрелась в них, то поняла, что они совершенно безопасны.

В этой истории нет ничего особенного, а она, Анника Бенгтзон, права.

В ней действительно ничего нет.

Раньше Шюман, возможно, и был прав, но теперь он ошибается.

Она отбросила одеяло и вдохнула полной грудью. Как была, голая, она прошмыгнула в ванную, сходила в туалет, почистила зубы и сразу приняла душ.

В квартире — без Томаса и детей — было непривычно пусто. Она остановилась на пороге кухни, скользнула невидящим взглядом по остаткам завтрака, оставленным на столе мужем и детьми. Потом прислушалась к шумам и шорохам, которые она не воспринимала, когда все были дома и она переставала быть личностью, становясь чистой функцией. Когда она поднималась к чему-то большему, чем ее «я», мелкие и несущественные нюансы бытия не проникали в ее мозг и сознание. Она была Ответственной за Жизнь и в этом качестве парила над шепотом и криками. Только дикий рев по поводу жизненно важных проблем, таких как Еда, Ленты или Где Мой Тигр, мог дойти до ее сознания.