настала. Этот птица поважней! За него ходатайствует сам король, — сказал Дорошенко.

— Знаю я, что паны замышляют. Меня не проведешь! Хотят к нам под бок залезть! Не выйдет по-ихнему! — грохнул кулаком по столу Хмельницкий. — Не бывать Молдавии с ляхами, пока гетман Украины — я! Иване! — оборотился он к писарю Виховскому. — Отпиши письмо воеводе. Мол, так и так, есть и у нас парубок и пришло ему время ожениться. Потому пускай отдает за него дочку!

— А парубок-то какой! — щелкнул языком Хлух. — Смелый, что твой лев.

— Сущая правда, — покрутил длинный ус Богун. — Чем, скажите-ка, хуже наш Тимошка, нежели Потоцкий? А о Мартыне Калиновском и разговора быть не может.

— А что, и этот старый осел разохотился жениться? — расхохотался Иван Золотаренко.

— А как же! Покрасил дед усы и чуприну и вышагивает этаким павлином.

— Попорчу я панам свадьбу, — сжал кулаки Богдан. — Ты, Иване, — сказал он полковнику Золотаренко, — отвезешь воеводе Лупу грамоту и скажешь, что на то воля моя и Тимошки.

Через несколько дней, когда воевода держал совет с именитыми боярами, у ворот господарского двора зазвучал серебряный голос трубы.

Воевода как раз обсуждал с боярами кандидатуры женихов для Руксанды.

— Мы считаем, что подходящим женихом мог бы быть Потоцкий, — сказал логофет Тодорашку, глядя на господаря. — И молод, и красив собой. Только бы наша княжна согласилась.

— Правда твоя, — сказал казначей, — но и гетман Калиновский не тот жених, которым следует пренебрегать. Мужчина зрелый плотью и духом, человек с большой властью. Нам бы от него большая была б подмога.

Итак, пока одни ратовали за Потоцкого, а другие за Калиновского, даже не услыхали, как вошел вэтав и стукнул своей серебряной булавой о пол.

— Прибыли послы от гетмана Хмеля!

В зале наступила мертвая тишина. На разгоряченных лицах бояр появилось выражение глубокого удивления. Что это вдруг понадобилось гетману?

Вздрогнул и воевода. Какое-то недоброе предчувствие сжало сердце.

— Пригласить послов сюда! — приказал он.

В зал вошли полковник Золотаренко и с ним два есаула. Они сняли шапки и низко поклонились.

— Живи долго, князь! — сказал Золотаренко.

— Добро пожаловать! — ответил господарь. — С какими вестями прибыли, честные гости?

— Грамоту от нашего гетмана привезли, — сказал Золотаренко, доставая пакет и протягивая его воеводе. Тот передал пакет в руки Котнарскому, который стал громко читать: «Пресветлый и великий государь, досточтимый воевода! — писал гетман. — Поелику есть у меня парень, а у твоей милости — дочка, прекрасная девица, что уже заневестилась, решили мы устроить их сочетание и соединить дома наши. Тем самым перебросим дружеский мост между странами и народами, над которыми стоим. Остаюсь твоей милости добрый друг, готовый служить во всем.

Богдан Хмельницкий, гетман Войска запорожского. Писано в городе Чигирине, в лето 1651».

Контарский сложил письмо и застыл, неотрывно глядя на воеводу. Такое ему и не снилось.

Воевода, чьи покрывшиеся красными пятнами щеки свидетельствовали о клокочущем в нем гневе, сказал, едва сдерживаясь:

— Благодарим за честь, которую пан гетман Хмельницкий нам оказывает. Но мы не торопимся отдавать нашу дочь замуж. Она еще молода, у нее еще куклы на уме. Пускай порадуется беззаботной жизни в родительском доме. Так что сиятельному гетману передайте, что мы желаем здоровья и удачи во всем. А ваши милости прошу завтра на пир.

— Премного благодарны, пане воевода, — поклонился Золотаренко, — но нам надобно срочно возвращаться.

— Не смею задерживать. Прикажу дать сменных коней и провизии на дорогу.

Послы поклонились и вышли, оставив всех оторопевшими.

И если письмо гетмана было в Яссах, словно гром средь ясного неба, то ответ воеводы вызвал в Чигирине настоящий взрыв ярости.

— Говорит, молода еще, значит, дочка! — гремел гетман, ударяя кулаком по столу. — Для какого-то Потоцкого или Калиновского она как раз впору, а для сына моего молода?! Вот что старый лис выдумал! Тимошка мой на три года моложе его княжны, так я ж не говорю, что зелен. Хитрит воевода! Все-то ему ляхи мозги туманят! Панам только лапу бы запустить в Молдавию!

Богдан Хмельницкий рванул саблю из ножен и рубанул по столу.

— Еще не ослабла рука, держащая эту саблю! — крикнул он. — Ничего, перережу я путы, которыми вяжет шляхта Лупу. Добром не захочет отдать княжну за Тимоху, силой возьмем!

— Отдаст, отдаст, куда денется! — пыхнул трубкой Хлух. — Ему иного ходу нет. А вот к нам, Богдан, прискакал гонец от хана. Сдается, хотят татары пойти в Молдавию.

— Зови, пускай заходит! — сердито буркнул гетман.

Худощавый мирза, в кожаном нагруднике и лисьем треухе на голове, вихрем влетел в горницу. Он вытащил из-за голенища бумагу с зелеными восковыми печатями и протянул ее гетману. Хмельницкий развернул и быстро пробежал глазами послание хана, в котором тот извещал, что как только эта бумага получена будет, гетману со всем войском надлежит направиться в Молдавию.

«Не оставлю неотмщенным предательство Лупу, свершенное в Братуленах, — писал хан. — За тот ущерб, что нанес орде, придется потерять ему вдесятеро. А ты пусти слух, будто мы направили чамбулы наши на Москву, дабы до ушей гяура правда не дошла и не остались бы мои татары без добычи. Ты же со своим войском нанеси гяурам удар, ежели Лупу придет на ум оказать нам противление. И да поможет нам аллах...»

Хмельницкий поднял глаза и молвил:

— Передай хану мое слово: мы пойдем!

Мирза выскочил во двор, прыгнул в седло и поскакал во весь опор.

— Чуял я, что так и будет, — буркнул Хлух. — Торопит хан.

— Потерпит, не вселенский потоп. Как только Гирею помощь требуется, подхватывайся и беги. Когда же нам нужна помощь, три года не допросишься: то у татар падеж коней, то жеребятся кобылы. Пойти-то мы пойдем, но не так, чтоб очень уж спешно. Попугаем малость Лупу, пускай знает, как с нами шутки шутить.

Меж тем Лупу от своих верных людей в Крыму получил весть о том, что орда двинулась на Молдову. Не