с чего-то жалость охватила,

Кричу я: «Берегись!» — и прочь бежать.

А дуб копье, я вижу, обнажило

И все в него вошло по рукоять.

В лесу ближайшем скрылась я, горюя.

Ты ль это был? Тебя не узнаю я.

CCLXIX

Я больше в жизни дня не вспоминаю,

С тех пор Диане как посвящена,

Чтоб видеть мужа. Если б (тщетно, знаю!)

Богами не была мне суждена

С тобою встреча! Нет, я ожидаю —

Дианою я буду изгнана

С отступницами: мной мое изжито:

Нещадной ею буду я убита.

CCLXX

И будешь ты, о юноша, — причина

Позорной казни, гибели моей.

И хоть виновен ты, а я невинна,

Жить будешь правым до исхода дней.

В свидетели зовет моя кручина

Диану, и деревья, и зверей,

Что всею силою я защищалась

И лишь насилием тебе досталась.

CCLXXI

Я, чистая, невинная, тобою

Обманута и низко предана.

Но жизнь свою прервав своей рукою,

Наверное от этого пятна

Освобожусь. И с жизнию земною

Я, глупая, расстанусь лишь, верна,

Уж ты, довольный, жить как прежде станешь

А бедную меня и не вспомянешь».

CCLXXII[246]

Обняв ее, в порывистом рыданье

Промолвил Африко: «Безумец я,

Но я ль тебя покину на страданье

Одну, любовь нежнейшая моя?

Нет, за любовь ты дай мне обещанье:

Исчезнет мысль несчастная твоя,

Иль раньше на меня наложишь руки,

Чтоб мига мне не жить с тобой в разлуке.

CCLXXIII

Немыслимо отныне разлученье

С тобою, милая». И целовал

Уста и лик — небесное виденье,

И слезы глаз прелестных вытирал,

И молвил: «В самом деле порожденье

Ты райское», — и кудри ей ласкал,

И, встав, сказал: «Кудрей столь золотистых

Не видано — и столь прекрасно чистых.

CCLXXIV

Год, месяц, день и час благословенны[247],

То время, место, где сотворено

Все: этот лик, столь дивно совершенный,

И тело, мудрой стройности полно.

Когда же кто искал во всей вселенной

И в небесах высоких, — все равно, —

Где сонм богов святой, — и там не снится

Красы такой, чтобы с твоей сравниться.

CCLXXV

Ты ясный светоч всех благих деяний,

Как и живой источник красоты!

Исполненная чистых обаяний,

Единственное средоточье ты

Всех доблестей, души высоких знаний, —

И путь мне указуешь с высоты!

Ты сладостна, нежна, бела — не все ли

Достоинства красой тебя одели?!

CCLXXVI

Так как же не желать — какою силой —

Вкусить столь совершенной красоты,

Как томная, в задумчивости милой,

Ты, Мензола, — вне всех сравнений, — ты?

Зла и намек бежит тебя, постылый,

Не мучь меня, избавь от тяготы.

Свершенное не может не свершиться, —

Так можно ль мне с тобою разлучиться?

CCLXXVIT

И сделай же, мольбе моей внимая,

Как мудрая, возьми из всех частей

Ты лучшую — и да исчезнет злая,

Испуганной душой воспрянь скорей

И обними меня, о дорогая,

Как я тебя, душа души моей,

Целуй меня сладчайшими устами.

Лишь пожелай, услады будут с нами».

CCLXXVIII[248]

Амура мощь без устали вязала

Сердечко Мензолы клубком речей

Любезного, и тихо отлетала

Ее печаль; и ясно было ей,

Что уж не быть иному. И пылала

Она любовью к Африко сильней —

Все той, какою нимфу в нем любила, —

И слов его теперь пленяла сила.

CCLXXIX

Чуть удовлетворить его хотела

И шею левой обвила рукой.

Но целовать его еще не смела:

Сама ему в поспешности такой

Еще боялась ввериться всецело.

«О глупая, — промолвила. — Какой

Я дам ответ, коль рано или поздно

Диана, все проведав, спросит грозно?

CCLXXX

Я ни с какою нимфой не посмею,

Как прежде, искупаться в ручейке

И, связана судьбиною моею,

От каждой буду ныне вдалеке.

Пойдут и обвинят меня пред нею,

Узнавши, почему я в злой тоске.

Жить одинокой я отныне буду,

О том, чего искала, позабуду.

CGLXXXI

Убив себя, я знаю, прегрешенья

Мне не избыть нимало, все равно;

И ведь не соверши ты преступленья,

То не было б и мной совершено.

И будь обратного я убежденья,

Мне б и до завтра не было дано

Дожить: я за столь грешное деянье

Достойное несла бы воздаянье.

CCLXXXII

Но так твои благие утешенья

Преобразили вдруг всю мысль мою,

Связали клятвенные уверенья,

Что всю решимость гордую свою

Забыла я. Но что до рассужденья,

Чтобы пробыть со мной, — не утаю:

Нет, ни за что! Тебя уйти принужу.

Тут — грех на грех — и выйдет все наружу.

CCLXXXIII

Да ведь тебя, конечно бы, узнали

Все нимфы, видевшиеся с тобой

В тот день, — и прямо бы уж растерзали,

Убили бы, узнав, кто ты такой.

Поверили б они тебе едва ли,

Что не знаком из них ты ни одной;

А я сказала б каждой встречной смело,

Что в нашей схватке я, мол, одолела.

CCLXXXIV

Тем более, что всякого общенья

Уж буду избегать по мере сил.

И, юноша, не отвергай моленья:

Ты невозвратного меня лишил, —

Оставь меня. Нести мои томленья

Дай мне одной. Мне свет не будет мил,

Но буду жить — и душу успокою.

О, сделай так, молю тебя с тоскою!»

CCLXXXV