— Зачем ты здесь? — пищит он. — Хе, мы же тебя вышвырнули!

— Это и вправду неразумно, — бормочет Зелигман.

Новый представитель Рапторов — Глассер, если верить табличке, болтающейся на его чешуйчатой груди, довольно рослый парень с красивой коричневой шкурой — неторопливо подходит и протягивает лапу.

— Спасибо, что так здесь напортачили, приятель, — говорит он с легким австралийским акцентом. — Без обид, а?

— Не беспокойтесь, — отвечаю я.

Однако все остальные очень даже беспокоятся, вереща о том, как я злоупотребил их финансами, их доверием и авторитетом Совета в личных целях, и я не могу с ними не согласиться:

— Вы правы. Вы все на сто процентов правы.

Но никто из них и слушать ничего не желает, пока в дискуссию всем своим весом и властью не вступает Харольд. Он так сильно машет хвостом, что тот хлещет по щеке миссис Ниссенберг. Она визжит от боли, но никого, похоже, это не волнует.

— Существуют правила, дамы и господа. Правила. Мы живем по ним, и хотя отдельные индивидуумы предпочитают их игнорировать — выразительный взгляд в мою сторону, — для всех нас вместе это невозможно. Если правила гласят, что этот Раптор может присутствовать, значит, этот Раптор может присутствовать.

Опять споры, горячие дискуссии, и я поднимаю руки, прося тишины. Ничего не выходит, и я вынужден всех перекрикивать:

— Подождите! Подождите! Я не собираюсь присутствовать.

Это утихомиривает их в достаточной мере, чтобы я мог предъявить свой ультиматум:

— Я предлагаю вам сделку. Вы обладаете некоей информацией, и я бы хотел здесь находиться в момент ее оглашения. — Настороженный взгляд со стороны Харольда — он знает, о чем я толкую.

— Когда вы собираетесь перейти к этому… материалу?

— Этот пункт у нас на повестке дня… где-нибудь завтра.

И это у них называется экстренным заседанием.

— Значит, так: займитесь им сейчас — прямо сейчас, — дайте мне возможность при этом присутствовать, а затем я подписываю бумаги, и больше вы меня не увидите.

— Никогда? — вопрошают все как один.

— Исчезну, как страшный сон.

Возбужденное бормотание:

— Мы можем посвятить минуту обсуждению этого вопроса?

— Тридцать секунд, — отвечаю я. — Я немного тороплюсь.

В течение тридцати секунд эта компания не в состоянии решить, стоит ли им дышать, не говоря уж о том, чтобы рассмотреть мое предложение, однако после недолгих жестикуляций и призывов к порядку мой ультиматум принят. Харольд подходит к основанию лестницы и кричит своей верной супруге.

— Мария! — и, не дождавшись ответа, снова: — МАРИЯ!!!

— Да, Харольд, — доносится испуганный отклик.

— Пришли сюда доктора Соломона. — Харольд поворачивается, обращаясь ко всем присутствующим: — Вчера утром я получил информацию, которая, как мне кажется, способна заинтересовать Совет. Там поднимается несколько новых вопросов на старую тему, однако столь беспорядочно, что я не вполне уверен, стоит ли на нее полагаться. Пока я и сам не вникал в тонкости, но вскоре мы сообща во всем разберемся.

— О чем идет речь? — кудахчет Хандельман, но мы все предлагаем ему заткнуться.

— Прежде чем я поделюсь с вами этой информацией, позвольте сказать, что несмотря на возможные последствия услышанного, все должны соблюдать спокойствие, и тогда мы, возможно, сумеем в надлежащие сроки найти приемлемый выход из положения.

Ха! Меня давно здесь не будет, еще прежде чем они решат, в каком порядке постараются прикончить друг друга.

Харольд Джонсон, переваливаясь с лапы на лапу, словно гигантский селезень, направляется в сторону Оберста и Зелигмана. Оба дина вздрагивают и становятся спина к спине, как бы защищая территорию. Окинув Аллозавра с Игуанодоном взглядом, преисполненным отвращения, Джонсон, обойдя их, устремляется к картотеке, расположенной под трухлявым письменным столом. Я хоть и не вижу, чем он там занимается, но слышу, как щелкают многочисленные замки, открывая ему доступ к потаенным сокровищам.

Тяжелым шагом Харольд возвращается на середину комнаты, держа под мышкой толстую пачку бумаг, перетянутую разноцветными резинками. Края страниц опалены, некоторые совсем обуглились. Черные хлопья, кружась, падают на пол.

— Здесь только один процент исходного материала, — сообщает Джонсон, поднимая кипу, чтобы всем было видно. — Остальные девяносто девять процентов утеряны для нас безвозвратно. Сгорели при пожаре в ночном клубе на прошлой неделе. Владелец клуба скончался от ожогов.

— Он умер? — выпаливаю я, не в силах удержаться.

— Сегодня утром, — отвечает Джонсон. — Мне сообщили несколько часов назад.

Я испытываю странное ощущение потери; не будучи знаком с Берком лично, за несколько дней я проникся сочувствием к этому Раптору. Я узнал о его симпатиях и антипатиях, о его привязанностях, как высоконравственных, так и не слишком. Остается надеяться, что у Джейси Холден будет на кого опереться, когда до нее дойдет известие о его смерти.

— Однако эти бумаги, — и Джонсон, шурша ломкими на краях страницами, демонстративно размахивает пачкой, словно сенатор Маккарти своим черным списком, — они, в конечном итоге, важнее жизни отдельного динозавра. Они были обнаружены на дне картонного ящика, запрятанного в кладовой ночного клуба. Судя по всему, они принадлежали доктору Эмилю Валлардо, дину-генетику из Нью-Йорка. Здесь содержится информация, касающаяся его… экспериментов по скрещиванию.

Эврика! Я готов закричать. Вот почему Джудит Макбрайд категорически отрицала финансирование ночного клуба Донована — это были деньги доктора Валлардо! И все же, содержать ночной клуб на другом конце страны только для того, чтобы спрятать некие бумаги… не слишком ли это сложный способ сохранить в тайне эксперимент, уже хорошо известный Советам?

— А это, — продолжает Джонсон, выставляя на всеобщее обозрение маленький стеклянный сосуд, — было обнаружено в потайном сейфе, укрытом под половицами.

— Что это? — задирает голову миссис Ниссенберг.

— Это один из его экспериментов. Это смешанный эмбрион, — до предела понижает голос Джонсон.

Хаос.

— Мы должны исключить его из корпорации! — вопит Оберет.

— Врачей не исключают из корпорации, только адвокатов, — отзывается Зелигман.

— Мы могли бы отозвать его лицензию…

— Дети, как насчет детей?

Откинувшись на стуле, я отключаюсь от окружающего шума — разглагольствований против Валлардо и его кощунственных экспериментов, криков типа «что с нами будет», «мы все превратимся в беспородных дворняжек», воя, визга, охов и ахов по поводу уничтожения нашего рода. И несмотря на врожденное отвращение к нытью по какому бы то ни было поводу, я не могу сказать, что их осуждаю. Члены Совета, как и все прочие динозавры, встревожены. Они опасаются угрозы нашему единству, конфликта науки и природы, отсутствия четких представлений о том, что правильно, а что нет в мире, где мы вынуждены скрываться, где нравы вывернуты наизнанку, а точки зрения меняются изо дня в день.