– Достань его, – приказал Шюман, – и дай мне.

– С какой стати? – встал на дыбы Веннергрен. – Он мой. Шеф редакции посмотрел на репортера. Спокойная улыбка, густые белокурые волосы, сильные плечи – ни дать ни взять образец настоящего мужчины. Он почувствовал, как остальные сотрудники сплотились вокруг Спикена и Веннергрена. И почему-то знал, что и Торстенссон составлял им компанию, пусть и не мог этого объяснить.

– Дай мне компакт-диск, – повторил Шюман с нажимом, – пока никому не пришло в голову выложить фотографии на какой-то сервер. Нам ни к чему такое дерьмо в нашей системе.

Тишина сгустилась.

– Почему нет? – сказал Веннергрен шутливым тоном, но с явственными агрессивными нотками. – Мы можем выложить это на каком-нибудь скрытом сайте на нашей убогой домашней странице, а потом как бы случайно его адрес попадет к нескольким соответствующим образом выбранным хакерам. Тогда наш домен впервые получит больше просмотров, чем у «Конкурента», и на все понадобится не более пары часов.

Судя по еле заметным улыбкам и одобрительному покачиванию голов, именно такой вариант его сторонники весело обсуждали ранее.

– Мне взять его самому? – поинтересовался Шюман спокойно.

Спикен вздохнул на театральный манер, вытащил компакт-диск из дисковода и протянул его Карлу Веннергрену.

– Хотя это, собственно, вопрос ответственного издателя, – заметил он с вызовом.

Шюман задумался на мгновение, потом резко наклонился вперед.

– Черт побери! – закричал он и всплеснул руками перед шефом новостей. – У нас не порноиздание, и, если ты не знал этого, можешь убираться отсюда сию же минуту!

Торстенссон снова принялся листать журнал, и только шелест его страниц сейчас нарушал тишину. Спикен открыл от удивления рот, моргнул несколько раз.

– Ну ты и мастак орать, – буркнул он, снял ноги со стола и отвернулся.

– Веннергрен, – сказал Шюман, – зайди ко мне.

Он дождался, пока репортер встал, потянулся, а потом, стараясь не спешить, направился в свою стеклянную комнату.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он, закрыв дверь за Карлом Веннергреном.

– Пишу статью об убийстве Мишель Карлссон, – ответил репортер более спокойным голосом и без намека на иронию.

Андерс Шюман встал перед ним, долго молча буравил его взглядом. Веннергрен начал еле заметно вращать плечами.

– Что? – не выдержал он наконец. – Я ведь был там. Это же сенсация. Кроме того, мне известны детали, которые пока не выплыли наружу.

– Ты не напишешь ни строчки, – сказал Шюман, сразу с неприязнью осознав, насколько наигранно это прозвучало. – Пока ты свидетель в расследовании убийства и на тебя наложены соответствующие ограничения, ты не можешь освещать его для нашей газеты.

– Но я ведь вправе поделиться собственными впечатлениями? Барбара же смогла сделать это!

Его слова сыграли роль детонатора, чье срабатывание привело к эмоциональному взрыву, разрушившему последние внутренние барьеры, позволявшие Шюману сохранять самообладание.

– По-твоему, у нас здесь детский сад?! – заорал он в лицо репортеру. – «Барбара же смогла!..» Боже праведный!

Он закрыл лицо руками, отвернулся в сторону, почувствовал, что полностью потерял контроль над собой. Попытался восстановить дыхание и способность думать ясно, посмотрел на репортера снова и заметил, что у того побелели щеки.

– Хеландер сейчас сидит в самолете над Атлантикой, – продолжил он уже менее резко, не без труда подбирая слова. – Завтра он возьмет у тебя интервью относительно твоих переживаний, в качестве свидетеля, исходя из тех же предпосылок, как и в случае с другими невольными участниками события. Тебе, естественно, самому решать, захочешь ли ты согласиться на разговор. Что мы потом напечатаем, это уже наше дело, и здесь ты будешь не властен. Надеюсь, я выразился достаточно ясно? – добавил шеф редакции и обратил внимание на изменение, произошедшее со взглядом его собеседника. В нем появилось выражение, которого Андерс Шюман никогда прежде не видел, словно иллюзии развеялись и он понял что-то, не доходившее до него ранее.

– Какого рода интервью? – поинтересовался Веннергрен.

– Репортер «Квельспрессен» рассказывает о ночи во дворце, когда там произошло убийство, – сказал Шюман спокойным тоном. Ему пришлось сесть, чтобы быстрее прийти в себя.

– Словно я какая-то заурядная баба, – заметил Карл Веннергрен.

– А ты не считал, как много статей с подобным содержанием сам написал? – спросил Шюман.

Репортер остановился перед дверью, приоткрыл ее немного, заколебался.

Потом резко повернулся.

– Только чтобы ты знал, – сказал он и посмотрел на шефа редакции. – Я видел Барбару около автобуса перед тремя часами утра. Вполне возможно, она убила Мишель. Мне рассказать об этом тоже?

– Твои порноснимки никогда больше не должны оказаться около газетных компьютеров, – сказал Шюман.

Карл Веннерген вышел, тихо закрыл за собой дверь и удалился к людскому морю у места шефа новостей.

А Андерс Шюман взял свои мокрые носки и под столом с помощью конторских ножниц превратил их в кучу мелких обрезков ткани.

Первой мыслью Анники, когда она увидела детей, стоявших в дверях, стало, что их лица говорили сами за себя. Во всяком случае, судя по округлившимся глазам, Калле переполняла радость новой встречи, тогда как годовалая Эллен чувствовала себя обманутой. Их тела были теплыми, твердыми и мягкими одновременно, а запахи – резкими. Она качала их обоих, сидя на полу в прихожей с мокрыми от слез глазами.

– Ты не могла бы помочь мне с вещами?

Голос Томаса был строгий и усталый.

Анника сразу же отпустила сына и дочь, поспешила к лифту и перетащила в квартиру рюкзаки, пляжные принадлежности, детскую коляску, спальные мешки, одеяла.

– Еда готова, хотя, пожалуй, немного остыла, – сообщила она, закрыла дверь и еще долго находилась во власти радостного возбуждения, охватившего ее, когда они наконец появились. Ведь малыши вернулись, муж приехал домой, и жизнь вернулась в прежнюю колею.

Ужин получился скомканным, поскольку дети сильно устали и капризничали, Томас избегал взглядов Анники. Пока она укладывала измученную парочку в постель, он устроился на диване смотреть какой-то долгоиграющий фильм. Уложив детей, она села рядом с ним, близко, но все равно далеко.

Только когда они лежали в кровати, оба на спине, с взглядом, устремленным в потолок, Анника смогла заговорить.

– Как все прошло? – спросила она.

Томас с шумом сглотнул.

– Всех интересовало, почему тебя не было с нами.

– Как отреагировала твоя мама?

– Она не самый плохой человек на земле, – сказал Томас. – Принимает Сверкера целиком и полностью, разговаривает с ним, словно со своим зятем, а это же очень хорошо. Люди вокруг них шушукаются, но она всегда высоко держит голову.