— Ну… Я этого и не отрицаю.

— Чего?!

— Что люблю!

— А говоришь, что не хочешь.

Так отпустило, что хоть в пляс пускайся или песню затевай. Она сказала, что любит? Сказала, сказала, пускай теперь попробует открутиться!

— Так нянчиться не хочу. — Алина пожала плечами и покосилась на духовку. — Кажется, подгорает… И Марусек терпеть не хочу. А любить… Любить буду независимо от желания.

— А что, можно любить против желания, да? — Он уже вовсю улыбался и шаркал за ней по пятам до плиты, к столу и обратно.

— Можно, можно, Сергей. Дайте мне полотенце… Спасибо… Слава богу, не подгорели ваши ватрушки. Мальчики их не любят. Им я печенье сделаю… Любить против желания очень больно, только сделать ничего невозможно, — вдруг швырнула она противень на стол, отчего румяная выпечка испуганно подпрыгнула. — И вот теперь даже не знаю, как поступить.

— А как хочется?

— Хочется подождать еще немного.

— Зачем? Чего ждать? Все же ясно!

Хаустов припер Алину к столу и дышал шумно ей в ухо. Он не выпустит ее теперь, ни за что не выпустит. Пусть бьет его, пусть вырывается. Он не выпустит.

— Может, ты поймешь со временем, что я именно та женщина, от которой никуда не хочется уходить, — шепнула Алина, уткнувшись лбом ему в ключицу. — Никогда и никуда… И мы с тобой…

— Мы разожжем камин, — перебил ее Хаустов, теребя в руках тонкий кожаный поясок, оказавшийся вдруг раздражающим препятствием. — Станем смотреть телевизор без звука, есть ватрушки…

И им совершенно будет наплевать на ненастье окнами. На глубокие лужи, которые морщил настырный ветер. На тополиные листья будет наплевать, на эти первые вестники осени, липнувшие к стеклам.

— У нас с тобой теперь надежное укрытие от всего будет, Алина, — закончил Хаустов, оставив непослушный поясок в покое. — У нас с тобой будет семья!..