— Сюда могут войти? — поинтересовался он деловито, когда на Светлане ничего уже не оставалось, кроме накрахмаленной шапочки.

— Нет. Я заперла дверь, — хихикнула предусмотрительная сестричка.

— Умница… — застонал Прохоров, расслабляясь..

А почему не Светлана, думал он минут через сорок, подремывая под монотонное потрескивание холодильника в углу. Почему не она? Она очень симпатичная, милая девушка, двигается опять же хорошо, именно так, как ему нравится. Почему он непременно должен рассматривать партию с какой-то племянницей Терехова? Он только что овдовел. На него теперь столько желающих будет, что он еще и покопается. А возьмет и назло всем Светланку осчастливит. А что? Девчонка станет пятки ему всю оставшуюся жизнь лизать за то, что он ее из самых низов выдернет. Она ведь чистая, наивная, неискушенная, совершенно не испорченная огромными деньгами. Почему не она?

— Не спеши, Витальча…

Он даже вздрогнул, просыпаясь. С такой отчетливостью услыхал вдруг голос своей покойной жены, что потом покрылся. Поморгал, подозрительно осматривая палату. Может, тесть шалит, может, он что подстроил? С чего это вдруг ему Веркин голос так громко и так явственно порекомендовал не спешить?

Но нет. Нигде никаких подвохов не видно. Наверное, приснилось. А может…

Может, Верка и впрямь его теперь направлять по жизни станет? Будет сидеть на облачке с крохотным нимбом над головой и будет грозить ему оттуда пальчиком, чтобы он не оступался больше.

И хотя Прохоров никогда ни в какую мистическую дребедень не верил, тут прошептал с суеверным уважением, прежде чем в сон провалиться:

— Не буду спешить, Верочка. Ни за что не буду…

А если бы он в тот момент услышать мог телефонный разговор Светланы со своей мамой, то и вовсе причислил бы свою покойную жену к лику святых.

— Он у меня в кармане, мамуль! — с воодушевлением докладывала Светлана. — Все тип-топ!

— А ты уверена, что это подходящая кандидатура, дочка? — шептала мама в ответ.

— Конечно! Еще какая кандидатура! У него денег, что грязи! Вокруг него все ужом крутятся. Даже такие, как Терехов! Слыхала о таком?

— Терехов?! — ахнула мать с благоговейным трепетом. — Ну, давай, с богом!

— С богом или нет, — хохотнула Светлана развязно, — но уже даю! И ему, кажется, очень нравится! Так что он теперь никуда от меня не денется…

Огромное блюдо жареного мяса стояло в центре стола, источая такой аромат, что она без конца отщипывала и отщипывала от самого крохотного кусочка, что примостился с краю. Салат уже несколько раз пришлось по новой заправлять и перемешивать.

А Антона все не было и не было.

Не нужно было слушаться его — настырного. Нужно было приехать к воротам городской тюрьмы и ждать там его.

Не позволил.

— Не хочу, — сказал, — чтобы ты видела меня такого страшного, заросшего, грязного. Сиди дома и жди меня. Я вернусь к тебе непременно…

Полина снова вышла на лоджию. Который раз за последние два часа, интересно? Свесилась через перила, просмотрела всю улицу до самого поворота. Нет, не видно нигде ее упрямого мужа, запретившего встретить его у ворот тюрьмы.

Дорожные рабочие в самый разгар рабочего дня выбрались на проезжую часть с несвоевременным очередным ремонтом. Автобусы, троллейбусы, машины злобно сигналили дорожникам. Народ, народ, всюду толпы народа.

Куда все спешат?

Нетерпеливо нависают ботинками над тротуарными бровками, норовя первыми выскочить на пешеходную «зебру». Стремительно газуют на машинах со стоянок, того и гляди зашибут кого-нибудь, или собаку бродячую собьют. Летят в магазины, тесня молодыми и рьяными локтями неторопливых пенсионеров. Из магазина так же летят, выстреливая лопастями дверей.

Куда все спешат?

Нельзя так, поняла недавно Полина Панова, слушая на лоджии ночную одинокую тишину. Нельзя так торопливо жить, на бегу. Нельзя так необдуманно пропускать сквозь себя хорошее время, оно и без того быстротечно. Нужно пытаться останавливаться, нужно пытаться ловить, держать, хранить в себе те драгоценные мгновения, которым не суждено больше никогда повториться.

Остановись, мгновение!

Да, кто-то когда-то воскликнул так с печалью и восторгом, понимая, что это невозможно.

Она так сделает! Она поняла это, когда ждала Антона.

Ожидание казалось ей бесконечным, оно всегда и всем кажется таким. Почему? Потому что оно повторяется изо дня в день, поняла Полина, из часа в час, из минуты в минуту. Оно одинаковое всегда — длинное, томительное, безнадежное, бесконечное.

Кто же мешает затянуть так счастье?! Кто мешает помножить счастливые мгновения на часы, дни и годы? От него ведь не устанешь никогда, как от ожидания. Им просто научишься дорожить, научишься копить его, хранить у самого сердца…

Она именно так станет делать, когда вернется Антон. Ее никогда больше не будут глодать сомнения: а так ли уж правильно, что они вместе. А если и закрадется такая мысль когда-нибудь в ее голову, значит, она где-то отступила, где-то не сберегла, где-то проиграла в схватке с безжалостным противником — временем. И только она одна окажется в этом виновата, потому что сама вызвалась надзирать за своим эфемерным богатством под названием семейное счастье, ее никто не принуждал.

— Полинка, милая, милая, не надо так спешить, — умолял ее Антон, а сам спешил. — Господи, как же я виноват перед тобой… Какой я был дурак! Прости меня! Прости, пожалуйста!

— За что? За что простить тебя?..

Она все время держала его за руку. Даже когда дремала, не выпускала его руки, все боялась, что он снова исчезнет — ее настырный муж, не захотевший, чтобы она его встретила у ворот тюрьмы. И из-за этого его упрямства ей пришлось прождать мужа до вечера, потому что он бесконечно долго брился на квартире у Сергея Хаустова. Переодевался потом в каком-то магазине. Затем облазил со своим другом весь город, пытаясь найти самый необыкновенный, самый достойный ее букет. В результате попали в пробку, проторчали в ней полтора часа, и оставшуюся часть пути до дома Антон шел пешком.

Пришел пыльный, уставший, с поблекшими цветами и виноватой улыбкой на обветренных губах. Она, правда, заподозрила, что губы потрескались от чьих-то кулаков. И приставала потом долго, когда со слезами замазывала мазью трещины.

Антон не признался.

— Разве меня можно бить, малыш? Я же хороший!

— Ты самый лучший, — недоуменно моргала она в ответ, не понимая, почему он иронизирует. — Ты лучше всех!..

Она пыталась накормить его, а он ничего не ел. Смотрел на нее влюбленными — прежними влюбленными и чуть шальными глазами, слушал, как она говорит, и все время старался поймать за подол платья.

А она вовсе и не стремилась вырваться, нет! Такого, как раньше, уже не будет никогда. И даже просила его быть чуточку посмелее, а то он уж совсем…