А загадки полицейский недолюбливал по долгу службы.

– Давай подождём и узнаем, что с Эльвирой, – предложил Ройкин. – Подождём. И продолжим слежку, только теперь – вместе.

– Вы серьёзно? – обрадовался Цыпа.

– К сожалению – да.

– Почему к сожалению?

– Потому что не имею права привлекать тебя. Меня за такое могут посадить. – Дима многозначительно посмотрел на подростка: – Твой папаша и посадит.

– Тогда зачем привлекаете?

– Затем, Борис, что один я не справлюсь, а подключать родную полицию пока не хочу. Во-первых, нет у нас особых улик, только подозрения…

Ройкин замолчал.

– А во‑вторых? – нетерпеливо подбодрил его Цыпа.

– А во‑вторых, Борис, есть у меня подозрение, что вся эта братия не просто так в Озёрск прибыла, а с целью отыскать сокровища графини.

– Да ладно.

– И мы с тобой можем поучаствовать в дележе добычи. – Ройкин подмигнул изумлённому мальчишке. – Понятно?

Цыпа колебался недолго.

– Я с вами. – Подросток протянул полицейскому руку. – Договорились?

– Договорились.

* * *

– Не договорились!

– Что?

– Нет!

– Почему?

– Неправильно всё это, мля.

– Сигизмунд Феоклистович, но ведь мы договорились! – умоляюще пролепетал Столяров. В десятый, а может – в тысяча сто десятый раз за эту ночь. – Так нужно.

– Не нужно.

– Сами ведь не справимся.

– Напряжёмся, мля, как мощные кипятильники, и справимся.

– Сигизмунд…

– Называй меня Газоном! – Дикарь подбоченился. – Газоном Гордым… Нет! Газоном Богатейшим, мля! Уже можно.

– Сигизмунд Феоклистович!

Перепалка между компаньонами длилась почти всю ночь, и её причина была банальна и всеобъемлюща – деньги. А точнее – жадность. А ещё точнее – непроходимая тупость Газона, вознамерившегося самолично извлечь грандиозные сокровища со дна болота. Чисто из экономии.

Примерно час Николай Матвеевич объяснял дикарю всю сложность предстоящей операции, упирая на тяжесть упакованной в ящики добычи: «В коробах со дна не поднимем, вынимать придётся, а вдруг уроним чего? Потом ведь не найдём в болоте-то…» И в конце концов своего добился – уговорил. Шапка согласился привлечь к операции умеренно пьющего бульдозериста Данилу Свекаева, Столяров расслабился, но, как выяснилось, напрасно.

«А когда этот дурак нам всё выкопает, мы его в этом же болоте и упокоим, правда?» – на всякий случай уточнил хитроумный Газон, совершенно при этом не сомневаясь в ответе, и скандал вспыхнул с новой силой.

Деликатный слесарь категорически отказывался лишать жизни грубоватого, но при этом рукастого бульдозериста, обременённого женой и двумя детьми, а привыкший к простым решениям Шапка не видел иного выхода.

Часам к четырём утра стороны договорились сохранить Свекаеву жизнь и тут же разругались по поводу оплаты его услуг.

А бульдозерист в это время дрых сном праведника в строительном вагончике и не знал, какие страсти кипят вокруг его скромной персоны.

«Заплатим ему… тысячу! – щедро предложил Газон. – И пусть с него!»

«Возьмём в долю».

«Тогда убьём».

«Не усложняй».

«Это ты всё усложняешь, мля! Ты сказал: пусть живёт, и мы уже два часа не можем понять, сколько ему платить! А сделали бы, как я сказал: убить! – и уже давно спали бы, мля, или пили бы на радостях».

«Надо взять в долю, иначе он донесёт».

«Тогда убьём».

«Ты кладоискатель или бандит? – возмутился Столяров. – Что ты заладил: «убьём, убьём»? Слов других не знаешь?»

«Слова знаю, делать – нет».

Однако замечание слесаря задело дикаря, и именно он в итоге предложил правильный вариант. Примерно к девяти утра.

«Давай тогда ты его возьмёшь в долю, а мою трогать не будем? Типа скажем ему, что у нас ещё четвёртый есть, и он чтобы заткнулся и в полицию не бежал».

Николай Матвеевич понял, что добиться от компаньона большего не получится, и согласился.

Договорившись, кладоискатели вздремнули, а после на автобусе отправились к усадьбе: Газон объяснил, что работы на объекте ведутся в авральном режиме, даже поговорить с бульдозеристом раньше обеда не получится, а уж одолжить ненадолго технику до вечера и думать нечего. Охрана сквозь пальцы смотрела на халтурку на стороне, которой изредка пробавлялись механики, однако порядок соблюдался, и в смену машины с объекта не уезжали.

– Ерунда, – уверенно произнёс Столяров. – При свете фар вытащим, так даже интереснее.

Интеллигентный слесарь не на шутку увлёкся происходящим, только стеснялся это показывать.

* * *

«Люблю тебя!»

Простенько и со вкусом. Пятая эсэмэска за этот урок. И бессчётная – с утра. С того самого момента, как Лера пришла в школу.

Нет, расстались они с Анисимом гораздо раньше – он уехал примерно в шесть, в дороге, видимо, пришёл в себя, всё обдумал, прикинул и принялся бомбардировать девушку посланиями.

Наверное, ждал ответа, а он… В смысле – она… То есть…

Ну, если честно, Лера понятия не имела, что делать.

Понимала она одно – с Анисимом ей хорошо. Безумно хорошо, и главное, не только телом, но и душой. Вот это последнее обстоятельство и приводило девушку в смущение.

С Ройкиным всё было понятно: с ним хорошо телом. С ним Лера отдыхала, не думая о таких мелочах, как будущее, точнее, прекрасно понимая, что никакого будущего у них нет и не предвидится. Что расстанутся они, когда ей придёт время покинуть Озёрск, и никогда более, ни наяву, ни тем более во сне, не вспомнит она бравого полицейского.

С Анисимом оказалось сложнее.

Отдохнуть телом получилось великолепно, можно сказать – на все сто. Но, к сожалению, к ужасу, к счастью и несчастью одновременно, душа её тоже занималась этой ночью любовью и хотела ещё.

Душа ей шептала:

«Анисим…»

И потому вспыхивали глаза при каждой новой эсэмэске, и дрожали пальцы при воспоминаниях о прошлой ночи, и наворачивались на глаза слёзы – когда никто не видел, разумеется, только тогда! – потому что не всё, далеко не всё рассказала Лера Анисиму о себе и теперь боялась, страшно боялась, что будет, когда он узнает…

«Люблю тебя!»

«Хорошо, что хоть замуж не зовёт по СМС…»

Душа всё поняла, оценила масштаб надвигающейся катастрофы, и по ней заскребли кошки.

«Спящий, ну ты и шутник! Ну зачем ты так со мной? Что я такого натворила, чего не делал никто другой? Зачем ты устроил мне это испытание?»